Макс все так же пытался произнести хоть что-нибудь, но из горла не вырывалось ни звука, и в глазах у него мало-помалу начало появляться отчаяние. Но тут рядом с Оззом возник обеспокоенный Скриптор — с запасной аптечкой и бинтами наперевес — и красно-черная ладонь Макса поймала практера за руку.

Скриптор взвизгнул, дернулся, но тут же обмяк, прикрыл глаза — и в воздухе начали проступать буквы: «Альтау. Бестия и остальные. Ему нужен ключник. Портал перед тоннелем».

Рука Макса отпустила Скриптора и, обмякнув, упала на пол. Экстер потянулся было, чтобы попытаться провести еще один сеанс магического целения, но его ладонь решительно оттолкнула в сторону другая, белая, женская, и теперь уже Лорелея опустилась на колени над Максом, пачкая свое светлое платье. Она не обратила внимания на суетящегося со склянками и целящими артефактами Озза, даже величественно кивнула, разрешая ему продолжать свое занятие — но никто больше к ней и Ковальски подойти так и не решился. Практеры и сотрудники осторожно огибали богиню, которая тихонько гладила иномирца-самозванца по щеке и, кажется, что-то шептала ему, но только без слов, одними губами.

Она не бросила ни единого взгляда в сторону директора, но Экстер попятился и почувствовал себя откровенно лишним, гораздо более лишним, чем Озз, или Скриптор, или любой из других учеников или артефакторов. Лишним — и непоправимо виноватым в том, что произошло.

Он сделал еще несколько шагов назад, покидая тоннель. Боковое зрение уловило уродливый амулет, висящий в воздухе, но Экстер не повернул голову, чтобы разглядеть его. Он так и смотрел на Лорелею, склонившуюся над Максом, на ее белое платье в его крови, и нервное дыхание Мечтателя все замедлялось и замедлялось, так, что начало казаться: он совсем не может дышать.

Откуда-то появился Вонда. Был ли он в Особой Комнате со всеми или где-то скрывался — никто так и не заметил, но он уже успел обшмыгать половину артефактория, рассмотреть, что, где и как, и начать жаловаться:

— Нежити-то дохлой во дворе, нежити! — голос кладовщика дрогнул. — А в кладовке у меня Гиацинт валяется, я сперва-то подумал, что тоже дохлый, а он как пошевелится, как застонет… так ведь и помереть недолго…

Он довольно небрежно окинул взглядом сцену, от которой не мог оторваться директор, и поинтересовался:

— Помрет?

— Ему не дадут умереть, — глухо ответил Мечтатель. Он растирал грудь так, будто только что получил в нее сильный удар.

— Паж-то, стало быть, у Холдона, как и остальные младенчики? Жалость-то какая! Ведь погибнут ни за что ни про что, а все такие молодые, ежели, конечно, для нас, стариков. Девочку-то как жаль, а на что она злыдню? Да все они ему зачем?