— И что я должен делать?

— Ничего. Надеюсь, говорить вам не придется. Вы звукорежиссер. Нам пришлось оставить настоящего специалиста по звуку дома, чтобы взять вас. Наши визы действительны только при точном числе названных участников. Будем надеяться, что пограничник не знает итальянского. Сидите тихо и старайтесь выглядеть как житель Милана.

Гино протянул красный паспорт с желтым оттиском. «Unione Europea Repubblica Italiana. Passaporto». Эрик взял его и стал разглядывать фотографию. Грубое лицо с плоским лбом, густыми бровями и широким носом. Энрике Виттесе. Не очень-то похож. Сёдерквисту казалось совершенно невозможным, что он может прикинуться мужчиной в паспорте. Нереально. Он скептически посмотрел на Гино.

— Неужели они могут повестись на это? Мы имеем дело с израильскими пограничниками.

— Может, нет. Тогда мы все окажемся в дерьме. Будем молиться Мадонне, чтобы все прошло хорошо. Проверяющий паспорта, возможно, устал, влюбился или заболевает.

Гино поспешно улыбнулся и вернулся на водительское место. Потом крикнул, не поворачивая головы:

— Не забудьте вернуть паспорт, когда будете выходить. Энрике не обрадуется, если вы его потеряете. Он и так в ярости, что не смог поехать в Газу.

Он включил первую передачу, и микроавтобус, подпрыгнув, начал движение. Они развернулись и покинули парковку, направляясь к синим воротам. Женщина рядом вернулась к записям в блокноте. Один из мужчин напротив прокомментировал что-то в газете, а второй засмеялся. Значит, Эрик едет в Газу. Худший из возможных вариантов. Или они застрянут на границе. Сёдерквист поймал себя на мысли, что надеется на разоблачение. Что пограничники почувствуют ложь, обнаружат фальшивый паспорт и остановят их. Будет много бюрократии, а потом им запретят въезд. Спасут.

Микроавтобус остановился. Они стояли прямо перед воротами, которые возвышались на много метров над ними. Казалось, открыть их нереально даже при большом желании. Они были слишком тяжелые, слишком огромные, слишком непоколебимые. Молодой израильский пограничник подошел к Гино, и они тихо заговорили на английском. Когда Эрик посмотрел на выкрашенную в синий цвет сталь, он заметил контуры граффити. Он попытался проследить за едва заметными линиями, но быстро упустил их. Кто-то написал что-то на воротах, а солдаты стерли надпись. Но какая разница, есть здесь граффити или нет? На этом манифесте полного провала? Краска из баллончика на гигантском блоке из железа, который только запирал либо снаружи, либо внутри. Запирал все надежды. И кто решил, что ворота должны быть именно синими? Становились ли они от этого менее ужасными? Более естественной частью окружения? Могла ли стальная стена в восемь метров шириной стать естественным элементом чего-либо?