Город жил, совершал преступления и подвиги, плодил воров и ученых, поднимал детей и относил на кладбище стариков.

Теплым осенним днем в городском парке над излучиной великой реки сидели на скамейке двое безработных. Они не были безработными в том смысле, который вкладывается в это слово на Западе, когда у человека в кармане потертого пальто остается только одно вареное яйцо и талон в ночлежку, нет. Сидевших звали Песьяков и Глиняный, один уже был на пенсии, а второй в очередной раз выбирал, куда бы устроиться: в сферу автотехобслуживания, где хорошо, но надо скрывать ученую степень, или в астрономию, где плохо, но ничего скрывать не надо. Здесь ему предлагали должность референта по моторам при директоре расположенной в благодатном Крыму обсерватории.

Оба сидели молча и смотрели, как закопченный буксир разворачивает поперек реки огромную, неуклюжую, с выступающими железными ребрами баржу.

— Ну, что наш институт, — прервал молчание Песьяков, — все валяют дурака? Директором все Виктория?

— Виктория Георгиевна, — ответил Глиняный. — И дела у них не так уж плохи. Свой заводик построили, первые моторы выпустили.

— На водных лыжах все корячится, — не то спрашивая, не то утверждая, промолвил бывший фольклорист.

— Бросила. Уже не по силам. А вот Сутырина я недавно видел — в свой бывший город приезжал! Могучий мужик! Он теперь там, — говоривший поднял палец и ткнул им в небо, — большая шишка... А про Кулибина ничего не слышали? Ведь так и исчез парень, так и пропал.

— Японцы его утопили, — убежденно сказал Песьяков. — Устранили. Они. Точно.

— То есть как? — испугался Глиняный. — Как это могло случиться? Вы откуда знаете?

— Догадываюсь. Он им первый конкурент. Прослышали про его мотор и убрали... А я, когда вспоминаю его, всегда думаю — ну что в нем было особенного? Мальчишка, сопляк. Нет же, повезло, нашел какой-то кирпич, просверлил в нем пару дырок. Разве таким должен быть настоящий ученый. Э-эх! Не ценят у нас кадры... — Оба замолчали.

Баржа повернулась, освободила ширину реки, и буксир медленно потащил ее встречь течению. Скоро они оказались на быстрине, в сужении, где река режет цепь известняковых холмов. На вершине одного из них любил сидеть и смотреть на воду рыжий разбойник.

А в этот же самый час в Посошанске Степан Петрович Матушкин привел в запасники музея новую лаборантку. Они спустились по короткой крутой лестнице в подвал и там остановились: одно и то же странное чувство прикосновения к тайне охватило обоих. Угрюмо стояли тут прислоненные к стенам, зашитые в рогожу картины, поблескивала сквозь прорехи в рогоже позолота рам, громоздились положенные один на другой придорожные, с непонятными высеченными на них стреловидными и солярными знаками камни, лежали, покрытые толстым слоем пыли, могильные плиты с распаханных и раскорчеванных сельских кладбищ. В пыльных шкафах молчали рукописи.