— Да, — отвечает Арсейни. — Верфь для колонизационного корабля готова приблизительно на тринадцать процентов.

— В такие сроки? — Дальгейн хмурится. — А ведь Старостин, при всех его достоинствах, отнюдь не гений логистики… Да и какому гению под силу такое?

— Он стал одним из добровольцев по испытанию мнемограммы, — подтверждает Арсейни невысказанное подозрение. — Ходят слухи, что им удалось раздобыть мыслеобраз одного из Старейших тораи…

— Во имя вечного света! — не удержавшись, восклицает Дальгейн.

— У меня были такие же чувства, когда я об этом узнала, шеф, — соглашается Арсейни.

Дальгейн снова поворачивается к окну.

— Вы знаете, — раздумчиво говорит он. — Недавно я думал, не совершил ли крупную ошибку…

Толстое кварцевое стекло ничего не отражает, поэтому Дальгейн не видит, что на лице его секретарши появляется выражение истинного изумления. Дело не в том, что Дальгейн не совершает ошибок или не признает их — он не божество, чтобы совсем не ошибаться, и не самодур, чтобы не отдавать себе в этом отчета. Дело в том, с какой интонацией он только что это сказал.

По его голосу слышно, что ему страшно. Арсейни и не подозревала, что легендарный сафектиец способен испытывать страх.

— Но теперь я думаю, что все же выбрал лучшее решение из худших, — заканчивает Дальгейн. — Раз они так спешат стать тем, что нам не дано понять… пусть улетают. Как можно дальше.

Он бы добавил «скатертью дорога», но Дальгейн никогда не был реципиентом мнемограмм, а потому, разумеется, не знал земных идиом.

В черноте, куда он смотрит, вдруг вспыхивает облако белых искр: выпускной клапан таки сработал.

* * *

Я делаю глубокий вдох, потом глубокий выдох.

Передо мной экран системы квантовой связи. Все уже настроено, канал работает. На той стороне ждут моего вызова. И все же мне трудно решиться.

Миа предлагала пойти со мной, молчаливо постоять за плечом в качестве моральной поддержки. Я отказался. Есть все-таки вопросы, которые мужчина должен решать сам.

Отношения с матерью — один из таких вопросов.

…Я не посвятил ее, что улетаю в космос. Сказал себе: это все соображения секретности. На самом деле фигня, мне предлагали сделать для семьи соответствующий допуск. Я отшутился, что ближе семьи, чем Белкин, у меня нет…

А он, кстати, сейчас у меня на коленях, обеспечивает эту самую моральную поддержку.

«Ладно, — говорю я себе мысленно, — ладно. Это не может быть сложнее, чем разговор с Дальгейном или кентагирцами!»