Было видно, как она собирается с духом. На маленьком веснушчатом личике отразились душевные метания, замешательство, стыд.

— Я думаю, ты должен знать… Просто хотела сказать, — сбилась она и покраснела. — Я и Раду… Понимаешь…

— Понимаю.

— Правда?

Тео кивнул. Лицо девушки чуть прояснилось, хотя по-прежнему было грустное.

— Мы были лучшими друзьями, и потом…

— Санда, я понял. Это моя вина: я же знаю, что сам к тебе приставал.

— Ты… — Санда вспыхнула. — Ты не приставал…

Санда отпустила его локоть, и Тео, глядя в сторону, покачал головой:

— Ну, мне следовало немного открыть глаза.

— Наверное, мне тоже.

Санда упрямо сжала губы и сдвинула брови.

— Ты мне нравишься, Тео.

Какую-то секунду ему казалось, он ослышался. В ушах загудело так, словно в ушные раковины залетел пчелиный рой. Теодор, хлопая глазами, таращился на девушку — на ее щеках полыхал румянец, но в лице сквозила решимость и упрямство. Волна чего-то странно-щекочущего, теплого и холодного одновременно, разлилась по телу, и Теодору почудилось, он сейчас осядет на землю подобно снеговику, на который выплеснули ушат горячей воды. Растает, растечется.

Санда смущенно прочистила горло. Тео молчал уже, наверное, минуту.

— Ты… что-нибудь скажешь?

Он наконец опомнился.

— Ты… — решил он не давать слабины. — В каком смысле?

«Она и в Полуночи говорила, что я ей нравлюсь! Но что имела в виду?!»

— Ну…