Тогда, когда рептилия была частью чего-то большего, когда оно еще думало как…
…он.
Пучки нейронов, столь долго спавшие, искрят во тьме. Старые забытые подсистемы запинаются и перезагружаются.
Я…
– Джерри?
«Мое имя. Это мое имя». Он едва может думать из-за неожиданного бормотания в голове. Части его еще спят, другие никогда не заговорят, а некоторые полностью смыты. Джерри трясет головой, пытаясь прочистить ее. Новые части – нет, старые, очень старые, ушедшие, и теперь они вернулись и не могут, суки, заткнуться – орут, привлекая его внимание.
Все вокруг такое яркое, все вокруг причиняет боль. Все вокруг…
Слова пергаментом раскрываются в разуме: «Свет зажжен. Дом пустой».
Свет зажигается, мигая.
Он видит отблески больных, насквозь прогнивших вещей, корчащихся в голове. Старые воспоминания со скрежетом трутся о толстые слои коррозии. Что-то возникает в неожиданном фокусе: кулак. Чувство костей, ломающихся в лице. Океан во рту, теплый и немного солоноватый. Мальчик с шокером. Девочка, вся в синяках.
Другие мальчики.
Другие девочки.
Другие кулаки.
Все вокруг болит, везде.
Что-то пытается разжать ему пальцы. Что-то тянет внутрь. Что-то хочет все вернуть. Хочет снова забрать его домой.
Слова приходят к нему, и он их выпускает:
– Не смей касаться меня, сука!
Он отталкивает мучительницу прочь, отчаянно хватается за пустую воду. Тьма слишком далеко; он видит тень, растягивающуюся по дну, черную и плотную, корчащуюся на свету. Он бьет ногами так сильно, как может. Ничто его не хватает. Спустя какое-то время свет меркнет.
Но голоса кричат как никогда громко.