— Ты хочешь убить его, но что это даст тебе? Ведь он вернется опять.

— Он может вернуться, но смерть заберет у него все. Он придет голым, без оружия и без знания; у него останется только память о былом могуществе, воспоминания о прошлой силе. Он придет Новорожденным.

— Как ты?

— Да, каким был я, когда вы подобрали меня на берегу. Голый мокрый птенец… Но я готовился, и теперь никто не назовет меня Новорожденным. Новичком — да, но не младенцем.

— Вы, люди, придаете такое большое значение словам.

— И, кроме того, не всегда мы можем вернуться.

— Почему? — удивился Уот.

— Чтобы войти в Мир, необходимо заплатить, и довольно дорого. Каждое Рождение требует платы. У нас ведь тоже есть деньги. Не золотые монеты, как здесь, другие, но их так же всегда не хватает.

— А у тебя много денег?

— Это моя последняя жизнь, — ответил Глеб. — Мой последний шанс поквитаться с Епископом…

Круг из рубиновых глаз стал сужаться. Уот, что-то почуяв, вскочил на ноги: он озирался, а острые уши его тревожно подергивались.

— Что… — начал было Глеб, но гоблин приложил палец к губам.

Глеб перехватил копье и тоже поднялся. Так они и стояли в отблесках пламени, когда из темноты, растопырив мохнатые суставчатые лапы, прыгнуло ни них первое существо. Уот вскрикнул от омерзения, и тотчас из леса поползли остальные — жирные пауки размером с человеческую голову, круглые, раздутые, со жвалами, истекающими ядом, с горящими точками глаз.

Глеб пронзил копьем одного, второго, третьего — по древку потекла белая жидкость, руки скользили на ней. Он с отвращением отшвырнул копье, выхватил из костра пылающую корягу и стал бить шевелящиеся мохнатые шары, рассыпая по земле быстро гаснущие искры. Пауки лопались, шипели, с хрустом проламывался хитин, но они все ползли, пожирая друг друга и стараясь достать жвалами отбивающихся путников.

Фехтующий Уот напоминал мельницу. Копье в его руках летало, рассекая жирные тела и расшвыривая их в стороны. Словно танцор, гоблин перебирал ногами, стараясь не наступить на омерзительных тварей.

Пауки гибли десятками, но все ползли живой мохнатой лавиной, громоздясь на уже погибших сородичей, образуя баррикады, и непонятно было, где в этой шевелящейся массе живые твари, а где мертвые, и Глеб колотил потухшей массивной корягой по ужасному живому ковру, бил не целясь, подчинившись панике, целиком отдавшись атавистическому страху. «Сублимация! Сублимация!», — метался ритм в голове. И Глеб поднимал и опускал свою дубину, разбрызгивая мутную жидкость, разметывая части мохнатых тел. Бил, потеряв представление о времени, слыша только стук крови в висках. Бил, когда Уот опустил копье, когда живых пауков больше не осталось. Бил, неистовыми ударами перемалывая свой страх и отвращение…