Как и я, убивая всё больше и больше в надежде, чем мне станет легче, но… Просто но.

Я знаю, что Констанция была не довольна тем, что я её отчитывал, а сам в первых рядах участвовал в последней битве, но её дочь жива. Моя дочь жива…

Но мой второй ребёнок…

— И ты думаешь, что это выход? — спросила она у меня.

— Мне не становится легче. Сколько бы я не убил, оно не отпускает, но помогает отвлечься от этих мыслей, — посмотрел я на свои ладони. Грубые шершавые ладони, на которых не одна жизнь.

— У меня тоже пропала дочь.

— И она жива, — посмотрел я на неё. — Я знаю, что она жива.

— Откуда?

— Твоя дочь жива, — повторил я.

Моих же даже воскресить нельзя. Потому что я не знаю, где их трупы. Я вообще ничего не знаю. Мне в моём мире раньше говорили, что бог наказывает людей, и я всегда задавался вопросом — за что тогда он убивает людей, дорогих злодею? Да, он заставляет говнюков мучиться, но за что заслужили смерть невинные?

В моей ситуации даже этого не сказать, некого обвинять. Как я, так и Клирия заслужили свой камень на голову и если она уже получила своё, то мне это только предстояло.

Весной дела у нас обстояли куда лучше, чем зимой. Люди, чувствуя приближение конца голодного периода, охотнее продавали излишки своих запасов, чтоб подзаработать. Потому армия под конец даже питалась более-менее.

Настроение наших росло ещё и потому, что поход близился к своему закономерному концу, и все это чувствовали. Для многих подобное значило скорое возвращение домой к детям и жёнам с деньгами. Типа конец войне, конец опасностям. Ну… возможно они и правы, но надо было ещё и печенье победить. Хотя при моём содействии это будет быстро — сгоним всех в одну кучу и накроем.

К тому же на случай чего был и экстренный сброс — надо убить главную печеньку, самую первую, как назвали бы её в научном сообществе — альфу, и остальные со временем сами помрут. Если мы всё верно рассчитали, естественно.

Однако меня такое положение дел не радовало. Чем ближе был конец, тем больше пустоты внутри себя я чувствовал. Мне некуда и не к кому было возвращаться — война была моим домом, насилие и борьба были единственным смыслом моего существования. И если до этого я и мечтал о чём-то другом, говоря, что устал воевать и так далее, то сейчас она мне заменила почти всё.

Я даже не знаю, куда рвануть, когда всё кончится. А всё потому, что мне просто некуда и не к кому идти.

Думаю, что я не один такой. Однако в отличие от тех, для кого работа, связанная с насилием была способом заработка, для меня это было лишь возможностью уйти от неприятных мыслей, что как же я облажался под конец. Поэтому для себя я решил, что если не умру каким-то чудом, то пойду следом за такими же отморозками воевать и убивать в какую-нибудь другую часть мира; благо теперь весь континент воюет, и наёмники пользуются спросом как никогда раньше.