Больно, соглашался джинн. И начинал новый разгон.
— Теперь я!
— Натху! Стой!
Куда там! Выбравшись во двор, мальчишка вскинул булаву на плечо. Два шага к фонтану: разбег. Прыжок на кромку чаши. В окне медблока, рыбой, выброшенной на сушу, разевал рот испуганный врач. Вспышки электричества, распарывая ночь, высвечивали за врачом темную фигуру брамайна. Сетчатые разряды сыпались с трезубца, вторили гневу небес.
Толчок.
Второй прыжок: к небу. К джинну.
— Вернись! Сейчас же!
— Я Сын Ветра!
Лопнули назубные шины, фиксирующие сломанную челюсть. Упали вниз, сгорели в диком пламени Артура, увернувшегося от семихвостой плетки ангелов. Запела медь, встречая булаву. Запела, охнула, взорвалась истошным колокольным набатом. Градом посыпались искры — то, что в Саркофаге называли звездами.
— Назад, кому говорят!
— Разобью!
Ветер, не ветер — Гюнтер не слышал,
Булава. Живой огонь.
Купол лженеба.
Глыба самородной меди размером с быка рухнула на фонтан. Она была странной формы, похожая на украшение, вышедшее из мастерской ювелира-абстракциониста. На изломе, в самом центре, металл горел ярко-розовым светом, но ближе к краям делался красным, коричневым, темным и бугристым. Гюнтер так ясно видел эту цветовую гамму, что сперва даже не удивился. Глыба упала, он жив, фонтан целехонек — что здесь удивительного? Удивление пришло позже, когда за первым обломком последовал второй, третий, десятый. Как сухая штукатурка, внутренний слой небесного купола осыпался на город и посольство, в полете утрачивая плотность и вес, теряя материальность существования, превращаясь в цвета, звуки, вкус, запах, воспоминания, ощущения.
«Ну что же вы, кавалер? Я одна не справлюсь...»
Он не сразу понял, что это доктор Ван Фрассен.