Угол дома разворочен. Обломки кирпича, мертвецы на тротуаре. Два офицера под руки тащат губернатора прочь. Атласный камзол маркиза в кирпичной пыли, лицо густо запудрено известкой — бездельник-гример перестарался, актер похож на покойника.

— К нам поступили уточненные данные! Маркиз де Кастельбро не ранен, а контужен! Руководство обороной временно принял на себя полковник Агилар. Штурм продолжается тремя колоннами, артиллеристы генерала Лефевра прекратили огонь. Бой идет на стенах. К защитникам спешат подкрепления из северной части города. Атакующим приходится брать во внимание наличие в своем тылу мощного отряда инсургентов. Сумеют ли восставшие удержать Бравильянку? По моим предположениям, завтра бои продолжатся уже внутри города, по сходящимся векторам от Керенских ворот и монастыря святого Границия…

Из более поздних новостей Диего уже знал: заплатив огромную цену, Бравильянка выстояла. Губернатор пришел в сознание и вновь принял бразды правления. Завидуешь, спросил себя маэстро. Завидуешь контуженному маркизу? Сдохни он, и ты позавидуешь ему вдесятеро. Думал ли ты когда-нибудь, дружок, что Господь в неизреченной милости Своей пошлет тебе такую исключительную зависть? Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной…

— Опять не получилось?

Карни была само спокойствие, почти отрешение. Смирилась с участью призрака? Смирись и ты, говорил ее взгляд. Кто здесь благодарил Создателя за Его милость? Возвращайся, ястреб, не мучайся зря… По контрасту со всадницей белая кобыла заметно нервничала. Стригла ушами, фыркала, сбивалась с шага. Лошадь пугала гроза над горами.

— Ничего, — сказал Диего. — Мы вернемся.

— Вместе?

— Только вместе. Все прошлые возвращения — не в счет.

Маэстро принял девушку на руки, усадил на седло впереди себя. Сегодня все будет по-другому. Все будет иначе. Иначе, иначе, иначе — он твердил слово как молитву, заклинание, псалом, и слово утрачивало смысл: шелестело ветром, дождем, рапирой, выскользнувшей из ножен…

— Заходим на посадку?

Вопрос Пробуса повис без ответа. Коллант рысью шел к горам. Те двинулись навстречу: приблизились, нависли над головами. Острые бесснежные пики, разинутые рты ущелий. Блеск зарниц…

— Там опасно, — не унимался Пробус. — Возвращаемся на Хиззац, а?

Опасно, подумал Диего. Пусть. Мы уже высаживались на Хиззац, хоть истинный, хоть ложный. Планета не имеет значения. А что имеет?

— Возвращаемся, да?

Небеса раскололись, рухнули. Грохот адских орудий сотряс тело, душу, сердце, разум. Нестерпимый свет проник даже сквозь зажмуренные веки. Мысли, образы, боль, память — все смешалось. Да, сказал маэстро, не зная, кому отвечает и зачем. Мы с Карни на берегу Бухты Прощания. Мы горим, не сгорая. Горит Бравильянка под аккомпанемент пушек Лефевра. «Гори в аду!» — и стальная карусель несет нас с доном Фернаном к убийственному финалу. «Гори в аду!» — мы с маркизом плечом к плечу закрываем Карни от слюнявых бесов. «Гори в аду!» — офицеры под руки тащат дона Фернана, оглушенного взрывом. «Диего! Я здесь!» — лязг стали. Дага отправляется в короткий полет. «Гори в аду!» — дон Фернан бежит прочь. Карни лежит на полу спортзала, из ее груди растет цветок смерти. Кладбище Сум-Мат Тхай. Похороны. Святые люди расчленяют мертвеца, ускоряя путь к новой жизни. Священник играет на дудочке. Почему я вспоминаю это? Здесь, сейчас? Почему я не умер, если помню это?!