Он помолчал секунду, а после, глубоко вздохнув, произнес:

– Начинаем.

Взял с поддона скальпель и сделал первый глубокий разрез.

Я всегда поражался работе хирургов. Все-таки в бою, когда думаешь лишь о собственной жизни, убивать и калечить людей проще некуда. Руби себе, помня – либо ты, либо тебя. Иного выбора нет. Не остается для него ни времени, ни места. А так, как сейчас врач, с хирургической точностью делать надрезы, глядя, как течет кровь и расходятся волокна мышц, а после обнажаются кости, – это уже совсем другое дело. Тут нужно истинное хладнокровие, быть может, именно поэтому так мало людей выбирает себе стезю врача, а уж хирурга – так и еще меньше.

Врач, имени которого я так и не спросил с самого начала нашей встречи, зная его под прозвищем сына Ибн Сины, работал уверенно и размеренно. В какой-то момент, несмотря на его почти не смолкающую болтовню, мне показалось, что передо мной не человек вовсе, а некий хитрый автомат, который разговаривает лишь для того, чтобы скрыть свою искусственную природу. Слишком уж выверенными были движения врача, даже после нескольких часов непрерывной, весьма кропотливой работы. Он резал, растягивал края разрезов, ставил какие-то хитрые зажимы и расширители, давал стечь накопившейся крови из разорванных сосудов – та бежала по каналам в операционном столе. И вскоре добрался-таки до раздробленных костей – вот когда, по его словам, началась настоящая тяжелая работа.

Я не видел разницы, однако полностью доверял его словам. Врач пинцетом вынимал из разрезов осколки костей, складывая их до поры на поднос, рядом с металлическими кусочками. Когда же эта часть работы была окончена, он начал в прямом смысле собирать сустав Армаса.

– Это почти как мозаику собирать, – делился он со мной, – только с одним важным исключением – все части ее одинакового цвета, подбирать приходится только по размеру и форме.

Вот этим-то он и занялся. Со своего места я не видел, как именно он это делает, но у меня и не было особого желания подходить поближе, чтобы стать свидетелем подробностей. Хватило и без них. Врач брал один за другим кусочки кости, погружал их в открытую рану и либо возвращал на поддон, либо оставлял в ней. Иногда составлял целые панно, соединяя осколки, прежде чем поставить их на место, крошечными стальными хомутиками. Да уж, тут и ювелиру делать нечего – такая работа ни с какой не сравнится.

Не знаю, сколько прошло времени. Окон в операционной не было, она освещалась несколькими мощными электрическими лампами. Я молча наблюдал за работой хирурга, не смея ни единым словом нарушить его концентрацию внимания. Наверное, сам он и не заметил, как замолчал, продолжая оперировать в почти полной тишине.