— Часика на два-три я тебя оставлю, — доверительно сказал мне монах, подойдя ко мне с правой стороны. — Посидишь пока в темнице, а я твоим другом займусь. Полечу немного да посмотрим, у кого вера сильнее. Но не просто так посидишь, а с пользой для души, не для тела. Тело следует уязвлять. Сейчас всё поймёшь, ты просто помни, что я скоро к тебе приду и боль твою сниму, хорошо? Ты жди меня. Я тебя утешу.

С этими словами он отошёл в сторону, тщательно примерился и с небольшого разбега ударил мне в правый бок своим сапогом. Ударил точно по печени, как по футбольному мячу, с гхэканьем и оттяжкой.

Такие сапоги гномской работы носили сами гномы и прочий мастеровой люд на самых тяжелых и опасных для здоровья работах. А уж сталевары ходили только в них, да и прочие работяги в горячих цехах не отставали. Секрет был прост — колодка этих сапогов была сделана из довольно толстого металла, она облегала ногу навроде калоши.

В таких сапогах и по горячему шлаку можно было пробежаться, и пережить тяжелый удар. Да что там, мне самому когда-то при погрузке поставили на ногу в таком сапоге двадцатитонный контейнер, и ничего. Ну, как ничего, железный носок немного загнулся и придавил пальцы, снимать было неудобно.

Защиту такие сапоги давали по-настоящему мощную, но вот сейчас этот монашек умудрился, по-моему, ушибить об мой хребет мизинчик, такой силы был удар. Его нога, не замечая ничего на своём пути, прошла сквозь мой живот как сквозь худую подушку, размозжив печень в мелкую кашу, а на остальной ущерб я уже не смог обратить внимание.

Дикая, изумляющая и сводящая с ума боль заполнила меня всего без остатка, выгнала из головы все мысли и желания, и даже меня самого.

— А-а-а, — беззвучно разевая рот, только и смог подумать я пустой головой, — а-а-а!!!

— Давайте, братие, в отдельную темницу его, и не отвлекать, — распорядился монах. — Потемнее и без шума. Пусть прочувствует, и чтобы время не мог засечь. Но волоките с оглядкой, нечего остальных смущать. И вот я его поддержу чутка, чтобы сознание не потерял, а то ж всё без толку будет.

Два монаха с наколками на кистях рук с усмешкой подхватили мой стул за спинку и поволокли его куда-то. А я в судорогах пытался наклониться к своим коленям, и то ли спрятать своё кривящееся в беззвучном крике лицо, то ли разбить его до беспамятства. Магии не было, да и не смог бы я сейчас обратиться к ней. Легко медитировать ранним тихим утром на борту «Ласточки», и совсем другое дело делать это с воткнутым в бок докрасна раскалённым железным прутом.

Я ничего не соображал, что-то хрипел, крутился на стуле, пытаясь прижаться к своим ногам, а меня все волокли и волокли куда-то. Потом я очутился в полной тишине, глухо хлопнула дверь, и боль даже усилилась. Я судорожно раскачался на стуле, чтобы только упасть на бок, чтобы хоть что-то к нему прижать, чтобы разбить себе свою тупую голову о пол в кровь и мелкие обломки, но не смог этого сделать, потому что предусмотрительные тюремщики воткнули стул в какие-то захваты на полу. Не я первый, видимо, и дай бог, чтобы я последний.