Я сидел на стуле и соображал сейчас не больше перепуганной мышки, а боль сидела рядом со мной, обнимая меня за плечи и не давая вырваться. Кто я, где я, всё это было неважно, важна была сейчас только эта моя новая подружка, да ещё где-то краешком сознания я помнил, что через два или три часа придёт тот самый монах, да уберёт боль, не может не убрать, он же обещал, ведь нам же надо поговорить!

— Сахарок, сахарок, сейчас! — я видел перед собой Кирюху и не понимал, что его вижу, мне было всё равно, — Сейчас, Артём! Потерпи!

Его слова проходили через меня, не отвлекая от боли и не давая надежды. Домовёнок куда-то метнулся, выложил перед собой обгрызенный кусочек очень плотного и редкого здесь сахара, и завертелся над ним, чего-то приговаривая. Не иначе, упёр у кого-то, на выдохе подумал я, а на вдохе мысли кончились, потому что боль усилилась и огненным ветром выдула все мысли из моей головы.

Кирюха нашёптывал какие-то слова этому кусочку, о чём-то просил его, грозил и уговаривал. Он натурально магичил, но как-то по-своему, и то, что он делал это в самом сердце мятежного монастыря, нисколько ему не мешало. Наконец что-то щёлкнуло, кусочек сахара засветился бледно-зелёным светом, и трюмный одним прыжком взвился ко мне на колени и ловко всунул лекарство в мою судорожно прижатую к груди голову.

Я чуть было не проглотил его на вздохе, потом он едва не выпал из моего открытого рта, но Кирюха придерживал его и лапками, и своей магией, и постепенно лекарство начало действовать. Жуткая горечь, которую я только сейчас начал замечать, ушла в сторону, заменившись запредельной сладостью, и я вцепился в кусок плотного и гладкого сахара зубами как собака в кость. Я судорожно заелозил по нему языком, пытался его разгрызть, пыхтел и причмокивал, с бесконечным облегчением чувствуя, как боль не то чтобы уходит, а просто становится терпимой.

Домовёнок с отчаянием и страхом смотрел на меня, что-то приговаривая и колдуя по-своему, а я начал уже осознанно дышать и смог хоть немного прийти в себя. Сглотнув сладкую и приносящую облегчение слюну, наконец осмысленно огляделся по сторонам и кивнул Кирюхе на свои связанные руки и ноги.

— Сейчас, сейчас! — засуетился домовой, дёргая узлы и потихоньку ослабляя верёвки. Потом, сдирая кожу на кистях, я вырвал руки из петель и, свободно согнувшись, со стоном наконец-то прижал их к своему правому боку.

— Магией, магией! — суетился вокруг моих ног Кирюха, снимая путы. — Тут можно, тут подвал! Он древний!

— Какой еще магией, — прохрипел я с досадой на него, отвлекал же, с невиданным облегчением прикрывая глаза. Боль стала похожа на сильную зубную, и я радовался ей. — Ошейник же.