Мечтой об иной жизни. Такой, в которой все будет «не так». Может быть, тяжелее и хуже, но «не так». Но Гринни никогда не удавалось вспомнить даже начала их полета. Сознательные воспоминания начинались для него уже позже — памятью об угрюмом нутре корабля Переселенцев.

Но в эту дурную ночь он шел, цепляясь за твердую, впитавшую в себя все его детское понимание надежности и безопасности руку отца. Шел вдоль берега очень спокойного океана, куда-то к словно дымящемуся молодой зеленой листвой лесочку, за которым виднелась белая башенка маяка. И взрослый Григорий Звонков, который существовал одновременно вместе с маленьким Гринни, ломал себе голову над загадкой. Он не мог сообразить: а действительно ли существовало такое место в его родном Мире? Может, это его воображение скроило эту неровную полоску прибоя, этот лес и этот маяк из разных образов, которые теснились в его сознании? А там теснились воспоминания о поездках уже по здешнему Миру, образы из фильмов и иллюстрированных журналов. Почему-то он всегда избегал смотреть фильмы про Квесту, читать о ней, рассматривать картинки. Какое-то смутное чувство вины перед Миром, из которого он ушел и тем самым как будто предал его, мешало ему делать это. И поэтому он не знал, правда или мираж предстали перед ним в этом тоскливом сне.

Тем временем отец говорил маленькому Гринни, шагая по мокрому, чуть похрустывающему песку:

— Да, нас будут тащить чуть ли не до соседней звезды — к точке перехода — долго-долго. Два года. А потом мы сразу, в один миг, окажемся в другом Мире. Там будут другие звезды и другие небеса... И другая планета, на которой все будет справедливо и правильно. И ты там вырастешь справедливым и правильным человеком... Будешь хорошо учиться. Ведь ты будешь хорошо учиться? («Буду», — отвечал Гринни, который еще не знал, что такое «учиться» и многого другого из того, что говорил ему отец.) И у тебя будут друзья, — говорил отец. — Хорошие, добрые и умные друзья. Ты будешь расти вместе с ними. А когда вырастешь, то у тебя будет хорошая и интересная работа. Может быть, откроешь свое маленькое дело. Мастерскую или бар... А может, будешь разводить спортивных коней для скачек. Лошади очень хорошие друзья. Или ты станешь известным спортсменом, и я буду тобой гордиться. Только вот музыкантом или певцом не становись. Бестолковый это народ.

В ту пору Гринни, наверное, разделял это мнение отца. Он вообще долго-долго, даже после того как отца не стало, не верил в то, что тот может ошибаться.

— И киноактером тоже не становись, — продолжал советовать отец то ли в шутку, то ли всерьез. — Можешь стать, на худой конец, писателем. Не денежная работка, если ты не Лев Толстой, но и не пыльная. Достойная в общем. И в обществе уважаемая. А вот насчет художников — не знаю... В общем, там, под чужими небесами, у тебя будет выбор. И, конечно, ты не ошибешься. Ты ведь не ошибешься, Гринни?