К конюшням они прошли в молчании; Маргарет смотрела в землю, поспевая за ним почти бегом, продолжая цепляться за руку, в другой ладони сжимая чуть смявшуюся трубочку пергамента. Единственныйсвободный курьерский был оседлан; не интересуясь, кем и для чего, Курт вывел его из стойла, вспрыгнув в седло, и усадил Маргарет впереди. Никто из них так и не произнес ни единого слова, пока нетерпеливый жеребец, норовящий сорваться в галоп, вышагивал по улицам с редкими прохожими, каждый из которых останавливался и, обернувшись, провожал их долгими взглядами — удивленными и растерянными…

Когда он выставил стражей Друденхауса из дома Маргарет, в пустом жилище воцарилась мертвая тишина, ничем не нарушаемая; Курт стоял у двери в приемную залу, Маргарет — у входа в коридор, ведущий к ее комнате, и оба безмолвствовали, глядя друг другу в глаза и ощущая вдруг ту неловкость, каковой не было еще несколько минут назад. Надо было сказать что-то — хоть что-то; он понимал это, но слова не шли, слова умирали в сознании, не родившись…

Когда во дворе загрохотали подковы, Курт вздрогнул, уже поняв, что кто-то, видевший их с Маргарет на улицах Кёльна, доложил об этом герцогу, и тот явился лично убедиться в том, что его племянница свободна и в добром здравии. Маргарет бросила быстрый взгляд в окно, вновь подняла глаза к нему, молча сжав побледневшие за эти дни губы; он сделал шаг назад.

— Ничего не скажешь? — чувствуя шаги уже за спиной, за дверью, спросил Курт негромко; не услышав ответа, развернулся — тяжело, медленно — и вышел, затворив за собою дверь.

***

К двери дома за каменной оградой он вернулся, когда на Кёльн спадали сумерки. Не обращая внимания на прохожих, уже открыто обсуждающих события сегодняшнего дня, Курт грохнул кулаком в толстые доски, привалившись к стене плечом и глядя под ноги. За стеной так и осталась тишина, и он ударил снова — громче и настойчивей и, когда в окошке показалась взволнованная физиономия, ткнул почти в самое лицо медальоном, непререкаемо потребовав:

— Святая Инквизиция, открывай!

— Простите, — забормотала физиономия, чуть отдалившись, — не знаю, могу ли я…

— Ты что — не в своем уме? — повысил голос он. — Или не понимаешь, кто я? Открыть сей же миг!

Окошко захлопнулось, из-за двери донеслись неясные бормотания и, наконец, тяжелая створка приоткрылась, пропуская его внутрь. Не обращая внимания на сетованья двух челядинцев, семенящих по обе стороны от него, Курт двинулся по уже хорошо изученному маршруту — через приемную залу, через коридор, полуосвещенный и пустой, к комнате, выходящей единственным окошком на улицу с дверью дома за каменной оградой…