Когда Портофино оставил их, мессир Грандони подсел ближе к девице. Сердце его почему-то колотилось как безумное, дыхание спирало. Он разозлился на себя. Ну почему он не может быть собой? Тут Грациано заметил, что Камилла совсем бледна и едва не плачет.

— Бедная Гаэтана, Боже мой, такая потеря…

Чума напрягся и сдавленным голосом осторожно спросил:

— Это потеря и для вас, Камилла? Мессир Фаттинанти ухаживал за вами…

Она вздохнула.

— Он был порядочным человеком.

Голос мессира Грандони был мягок, но трудно было не заметить в нём принужденность.

— Вы любили его? — интонация его голоса была скорее утвердительная, чем вопросительная. Сердце его выскакивало из груди. При жизни Антонио Чума не замечал, чтобы Камилла предпочитала его, но…

На лбу Камиллы залегла морщинка.

— Нет, — она вытерла слезы, — но я уважала его, — сейчас, когда несчастный погиб, ей не хотелось высказывать своё подлинное мнение о нём, — бедняжка Гаэтана… Он заботился о ней с подлинно братской любовью. Ужасно. Он мечтал купить замок в Пьяндимелето, строил планы… А несчастная Франческа… Ужасно. Кто это делает? — всхлипнула она. — Брат сказал, что это тот, кого мы уважаем, иначе Антонио не выпил бы с ним… — Камилла, которую рассказ Дианоры заставил изменить мнение о мессире Грандони, за прошедшие дни поняла, что это достойный человек, перестала обдумывать сказанное ему, говорила теперь искренне и горячо.

Чума же и слушал и не слушал, в висках стучала кровь, сердце билось рывками. Она подняла на него глаза и вздрогнула: глаза его пылали, он смотрел на неё, не отрываясь, от него веяло пламенем.

— Я по ряду причин… — Чума запнулся, потом голос его выровнялся, — я не склонен, синьорина, расточать похвалы женщинам… Просто… обстоятельства… Но хоть мои… — Грациано снова смутился и потерялся.

Камилла вздохнула и, хоть не совсем поняла, к чему он это говорит, мягко кивнула.

— Я… слышала о вашем брате… Дианора рассказала мне.

Грациано бросил на неё растерянный взгляд. Она знает о Джулиано?

— Дианора… Да, её муж… лечил Джулиано. Но я… я был неправ, конечно. Да, если бы он вёл себя по-божески… — девица растерянно смотрела на него, лепетавшего что-то непонятное, — но я… я отношусь к этому иначе. Я никогда не позволял себе никакого… — взгляд его погас, — я не распутник.

Синьорина окинула его новым изумленным взглядом.

— Я знаю, никто не говорит такого. И Аурелиано сказал, что вы… никогда…

— Но вы должны понять, что я… отнюдь не кроток… и позволять торговать честью или допускать… — Грациано заметил наконец её напряженный и недоумевающий взгляд. — Я что-то не то говорю? Вы находите меня недостойным? — глаза его снова вспыхнули.