Я дернула Толстяка за руку.

– Какая часть сознания контролирует речь?

Он вышел из оцепенения, будто я вылила на него кувшин ледяной воды.

– Это целая система, помнишь?

– Верно, я это понимаю. Скажу по-другому: есть ли что-то в сознании, что может заставить молчать или лишить способности понимать слова, хотя все остальное будто бы в полном порядке.

Теперь он растерялся.

– Зу не разговаривала по собственному решению.

– Я имею в виду Лилиан, – пояснила я. – Как будто в ее доме всюду включен свет, но она не может отпереть дверь. Или она произносит отдельные слова, но не может понять нас, а мы не понимаем ее. Слышал ли ты о чем-то подобном?

Толстяк задумался.

– Не могу вспомнить, как это называется научно, но такое иногда случается с пациентами после инсульта. Однажды к моему папе в отделение «Скорой помощи» привезли человека, который только что вел урок о Шекспире, а потом, через две минуты после того, как с ним случился удар, вообще не мог общаться. Это… экспрессивная… афазия? Или рецептивная афазия? Я не уверен, нужно перепроверить. Та, которая указывает на повреждение области Вернике в мозгу.

– По-английски, пожалуйста, – вмешалась Вайда, услышавшая конец фразы. – К несчастью, тут ты один бегло говоришь на гиковском.

Толстяк фыркнул.

– По сути, в области Вернике в мозгу формируется то, что хотим сказать, а потом эта спланированная речь передается в центр Брока, который и отвечает за речь непосредственно. Я подумал…

– Что? – поторопила я его.

– Может, Клэнси удалось… отключить или как-то парализовать эти части ее сознания? Или, может, подавить их так, что они не функционируют на полную мощность? – Толстяк бросил на меня проницательный взгляд. – Когда ты восстановила память Лиама, что именно ты сделала?

– Я думала о… Я вспоминала то, что произошло между нами, – пробормотала я. – Я… – Целовала его. – …старалась как-то до него дотянуться, это было на уровне… инстинктов. Я пыталась установить контакт с чем-то в нем.