— Я согласен.

— Ага. Провались оно все пропадом. Давай распакуем оружие. Думаю, у нас с тобой много работы.

— Верно, — говорит он. — Завтра вечером я поеду на Солдинский мост, чтобы встретиться с Мальвиной, и мне надо подготовиться.

— А что потом?

— Понятия не имею. Но я бы предпочел, чтобы вы с Тати остались здесь. Не знаю, что планирует Мальвина. Но я хочу, чтобы Тати была там, где ее можно защитить, а мост к числу таких мест не относится.

Ивонна тихо смеется, пока они открывают кофр.

— До чего же глупо готовить оружие, — замечает она, — когда под градом пуль с головы врага даже волос не упадет.

* * *

Вечером, после того как они распаковали вещи, вымылись и поели, Сигруд, Тати и Ивонна сидят на балконе верхнего этажа и смотрят на город. Тати, конечно, не хочет ничего, кроме как бродить по улицам и все разглядывать, но Сигруд категорически это запрещает. Так что балкон превращается в нечто вроде компромисса: Тати, перегнувшись через перила, указывает на здания и задает вопросы, а Ивонна с Сигрудом изо всех сил пытаются отвечать.

— Помню, Во мне показывал то и это, — говорит Ивонна, потягивая вино. — Вон там Колодец Аханас. А вон там — Коготь Киврея. Или, по крайней мере, отец ему говорил, что они там располагались.

— Сомневаюсь, что Во знал наверняка, — говорит Тати. — Ведь все это исчезло десятилетия назад, во время Мига.

— Что случилось вон с теми зданиями? — спрашивает Сигруд, указывая. — Помню, там был какой-то большой храм…

— Разрушенный во время Битвы, — тихо говорит Ивонна. — Я знаю. Я видела, как все случилось, с этого самого балкона. Улицы заполнились серебряными солдатами… и само небо изрекало слова гнева.

Татьяна расспрашивает Сигруда о Битве, о Панъюе, о Воханнесе и Шаре и о том, чем они здесь занимались. Он старается объяснить, но вдруг понимает, что знает очень мало. Может, все забыл — или изначально ничего на самом деле не понимал.

Он вспоминает, как Шара шла рядом с ним по заснеженным улицам Мирграда, указывая на реликвии и исторические места. Он так скучал и кривлялся, пока она говорила, но теперь его сердце ноет при мысли о том, что она могла быть рядом, рассказывать дребедень про историю или политику, поправлять сползающие очки, и ее волосы были бы кое-как собраны в узел, а от ее жестикулирующих рук исходили бы ароматы чая и чернил.

«До чего жуткий грех — нетерпение, — думает он. — Оно делает нас слепыми к текущему моменту, и лишь когда он превращается в минувший, мы оглядываемся и понимаем, каких сокровищ лишились».

Тати болтает об удивительных вещах, которые читала про Мирград: о планах, о переменах, о строительстве, о новом мире, который расцветает здесь, на берегах Солды, — о том, что Сигруд и Ивонна понимают с большим трудом.