— Могло ли все быть лучше? — спрашивает Тати. — Могла ли мама… лучше справиться со своей работой?

— Не мне об этом говорить, — отвечает Сигруд.

— Может, она была слишком терпимой, — продолжает Тати. — Слишком снисходительной. Когда ты на несколько секунд получаешь власть, а потом…

Сигруд хмурится, вспоминая сказанное Тати на борту аэротрамвая: «Возможно, единственный способ начать с чистого листа — это смыть написанное кровью!» Он понимает, что это слова разъяренного подростка, но все-таки они его беспокоят.

— Все могло быть лучше, — говорит Ивонна. — Но могло быть и гораздо хуже.

— Да, — соглашается Сигруд.

Тати несколько секунд молча смотрит на городской пейзаж.

— Я когда-нибудь перестану их ненавидеть? За то, что они сделали с мамой?

— Жить с ненавистью, — говорит Сигруд, — это все равно что хватать горячие угли, чтобы бросить их в того, кого считаешь врагом. Кто из вас сильнее обожжется?

— Цитируешь Олвос, — констатирует Тати.

— Хм. Я считал, это придумала Шара.

— Нет. Это была Олвос.

— Ну и ладно. Когда ты перестанешь хвататься за угли, Тати?

Девушка пристально глядит на город.

— Не знаю. Иногда они единственное, что меня согревает.

Она опять умолкает. Сигруд косится на нее и видит, что она задремала в своем кресле.

— Спит, — удивленно говорит он.

— День был неимоверно напряженный, — отвечает Ивонна. — Давай отнесем ее в постель.

Сигруд берет ее на руки и идет в спальню, затем кладет на постель. Тати едва шевелится. Он понимает, что девочка, должно быть, совершенно вымоталась.

Сигруд и Ивонна возвращаются на балкон в молчании. Они пьют сливовое вино и смотрят на темнеющий городской пейзаж, не говоря друг другу ни слова, пристально глядят на едва заметные мерцающие очертания стен Мирграда.