Он вернулся в гостиницу.
И обратился к телефону, который, признаться, недолюбливал крепко, не вполне понимая, как возможно так, чтобы ты в один рожок говоришь, а из другого тебя слышат и так явственно, будто бы ты не за тридевять земель, а за плечом стоишь. Однако в нонешних обстоятельствах Порфирий Витюльдович готов был переступить через эту свою нелюбовь.
Он взмахом руки отправил услужливого лакея прочь, подозревая в той услужливости разом и любопытство, и желание проследить, как бы это гость не испоганил ценное имущество. Снял трубку с немалым душевным трепетом.
И когда отозвалась тонким голосочком телефонная барышня, обратился к ней.
— С Познаньском соедините. Нумер тринадцать-двадцать один.
На линии зашипело.
Заурчало.
Послышался будто бы смех чей-то, и даже уши покраснели при мысли, что смеются над ним, дурнем, застывшим с коровьим рогом у уха. Но вот что-то щелкнуло и отозвалось:
— Слушаю.
— Мне бы Машеньку, — страх ушел, смятение тоже. — Передайте, будьте любезны, что дядюшка звонил. Очень свидется желает…
…недолгое ожидание.
…и голос мягкий, медовый…
— Заказ имеется на пару чулок шелковых с алою каймой. Для друга нового расстараться хочу… с доставкой… чтобы все в наилучшем виде… и главное, чулки должны быть крепкими, чтоб надолго хватило.
— Куда доставить?
— Гольчин. И поскорее, — Порфирий Витюльдович угрызений совести не испытывал. Напротив, снизошло вдруг на душу его немалое спокойствие.
— За доставку придется заплатить отдельно, — томно произнесла неведомая девица. И от голоса ее побежали по спине мурашки.
— Заплачу… и втрое, если друг мой на пару вопросов ответит…
— Ответит.
И поверил: вправду ответит. Этим людям, о существовании коих Порфирий Витюльдович предпочитал не вспоминать в иные, спокойные, моменты своей жизни, все отвечают.