— Не сразу, но уж прости, иначе никак… она мне верила… она меня любила…

…убьет. Он уже говорит о ней, как о мертвой…

Сама виновата.

— Конечно, ты сама виновата, — он взял Ольгерду за руку и поцеловал раскрытую ее ладонь. — Кто ж еще? Сидела бы тихо, глядишь и…

…и все равно он убил бы…

— Увы. Не я такой. Жизнь такая… у меня скоро все изменится. Уже меняется. И мне, как понимаешь, не нужны те, кто способен этим переменам помешать. Что же касается матушки, то, боюсь, она слишком меня любит, чтобы не лезть в мою жизнь. Представляешь, вчера она обыскала мои вещи… перебрала якобы. Искала те, что я не ношу, якобы для благотворительного общества. Но мы с тобой прекрасно знаем, что дело не в благотворительности, что ты ее разбередила… приговорила. Не стыдно?

— Я…

— Ты все равно прыгнешь, Герда. Всего-то и осталось, один шаг… внизу мостовая… и ограда… постарайся не налететь на прутья. Все же мучительной смерти я тебе не желаю.

И закололо вдруг в груди. Ольгерда живо представила, как холодный металл пробивает ее тело.

— Ты…

— Никто ничего не поймет, дорогая… у тебя ведь такая тяжелая жизнь… князь дал отставку. В театре на твое место нацелилась молоденькая, того и гляди попросили бы уйти. И что тогда? Немолодая. Никому ненужная… а ты всегда склонна была к излишней поспешности.

— Я не…

— Спрыгнешь. Куда ты денешься. А теперь, уж прости, мне пора…

Он вытащил из-за пазухи перчатки, те самые, неосмотрительно оставленные в доме тетки, и, подвинув Ольгерду, перегнулся…

…высоко.

Этаж четвертый, и мостовая — камень голый, о который она разобьется, если, конечно, и вправду на ограду не угодит…

— Вот так, — Анджей бросил перчатку. — Не сопротивляйся, дорогая… ни к чему это…

…она слышала, как хлопнула дверь. Возиться с ключами и запирать дорогой братец не стал. И одна, Ольгерда явственно осознала, что вот-вот умрет.

Теплый подоконник.

Солнышко в лицо.