– На что?

Двойник хединсейского тана опустился на одно колено, голова его поникла, руки прижаты к груди.

– Ты зажился на этом свете, ученик Хедина. Но мы не могли тебя добыть – слишком уж хитёр и изворотлив твой учитель. Но теперь ты отправишься туда, куда и должен – в домен Соборного Духа!..

«Это с чего ради?» – хотел было ухмыльнуться Хаген, но мир его внезапно заполнила одна лишь боль. Это он теперь оказался рухнувшим на колено, едва не теряющим сознания от режущей грудь му́ки.

Бран Сухая Рука возник рядом, низко склонился, обнимая за плечи, словно брата.

– Нас обоих там заждались, – прохрипел он. – Дело сделано. До встречи, тан Хединсея!.. Нелегко будет нам оправдаться перед Великим Духом!

…Туман, холодный и мокрый.

Волны его катились со всех сторон, подобно прибою. Над серым морем нависали вечерние сумерки, холодный пронзающий ветер дул, казалось, со всех сторон сразу, и лишь впереди смутно виднелся какой-то холм, а на нём – неяркие огоньки, как будто окна жилища.

Ученик Хедина с трудом выпрямился – в себя он пришёл, лёжа ничком на влажной траве, но не на живой, смоченной утренней росой, – нет, на сухой и колкой, словно давно скошенное сено, облитое водой из ведра.

Он взглянул на себя.

Не его руки, не его меч, не его доспехи – того, мёртвого, с могильного камня.

Хаген пошатнулся. Он слишком поздно понял, какую ловушку ему подстроили.

Ему казалось – он дышит, чувства его остались прежними, ощущается земная тяга; но на самом деле путь у него уже только один.

Тан тяжело упал на одно колено, вонзая чужой клинок в землю и утыкаясь в него лбом. Глаза его сочились не слезами, но ненавистью, яростной и горячей, однако же – бессильной.

Он понимал, что мёртв. Чары, наложенные Учителем, разбиты, серые пределы, домен Соборного Духа, поглотили его, Хагена, душу.

…Туман, холодный и мокрый.

Раздвигая его руками, словно болотную тину, Хаген угрюмо двинулся в единственном направлении, где новая действительность хоть как-то отличалась от бесконечных пространств унылой бесцветной мглы.

Сумерки, которым никак не смениться ночью. Тучи, готовые разразиться бурей, которая никогда не настанет. Ветер, дующий со всех сторон, который ничего не движет и гонит. Посмертие, сухая и старая картинка, нарисованная выцветшей тушью с настоящей жизни.

Хаген шёл упорно и упрямо, не давая чёрным мыслям взять верх. Себе самому он казался вполне живым, телесным, воплощённым. Тяжесть доспехов и оружия, скрип кожаных ремней, даже запах собственного пота – чем не жизнь?

Дом на холме освещал ему дорогу огнями окон, но казались они не радостными и приветливыми, а, напротив, мрачными и предостерегающими – словно алые фонари, подвешиваемые порой в горах Восточного Хьёрварда возле крутых обрывов и пропастей.