Близнецы хотели оставить произошедшее в тайне, но на следующий день Фрэнсису поплохело. Несколько дней у него был жар, его знобило, он кричал во сне, а потом…
* * *
– А потом, – вздохнула Тисса, – его глаза по ночам стало заливать до пепла знакомое золото. Брата трясло, било на кровати, гнуло дугой. Дворцовый лекарь сказал: одержимость. Мы написали отцу – пришлось сообщить подробности. Папа мгновенно направил письмо в столичный епископат: что это за клуб у вас такой?! Те рассказали ему про страшных еретиков, с которыми сейчас все активно борются, вон весной одного рыжего ублюдка поймали и сослали, этих тоже поймаем. Ноа поручил им расследовать дело, не уточняя, что замешаны именно мы. Касательно нас: отец пришел к выводу, что виновата я…
Тисса тяжело вздохнула, тряпкой вместо платка машинально вытерев лоб.
Найт не выдержала, сузила глаза, вынырнула из-за пыльной полки:
– А ты иначе считаешь? Серьезно? – ядовито поинтересовалась Ладислава.
Тисса смешалась:
– Нет, в смысле, глобально я не отрицаю своей вины, Лади! Но отец ее конкретизировал. Он считает, я виновата именно в том, что ритуал вызова привлек демона, а не ангела. Это моя ярость, моя ненависть притянула чудовище вместо дивного существа… Греховную, страшную Пустошную сущность, как мы ее назвали, убившую стольких людей в том клубе и начавшую теперь убивать здесь.
Ладислава промолчала на этот счет.
Она молча села обратно под книжные полки, не желая компрометировать их с Голден-Халлой промежуточные гипотезы об убийцах и не-убийцах.
Тисса продолжила:
– После этого Ноа стал искать место, где можно вылечить Фрэнсиса. Так, чтобы все при этом сохранить в тайне. Мы выбрали Бурю – самую удаленную из магических школ. Да еще и с окном-порталом: чтобы демон мог охотиться на море, пока мы от него не избавимся. Потому что заморить его голодом не получалось: он начинал поедать Фрэнсиса изнутри. А леди-ректор помогла нам привлечь Моргана – лучшего из асеринских специалистов по ТММ. Который, как мы видим, все равно не справляется с братом…
Тисса сглотнула, замерла, машинально теребя на груди оберег Стэна.
– Знаешь, за что я не могу себя простить? – сказала она в шурх-шурх-пустоту – где-то там Ладислава надраивала стеллаж по пятому разу. – За то, что сначала я решила – он