– А тебя?

– Мне было шесть. Агронома меняли в четыре, хоть он и старше меня. На нем и испытывали новый способ изменения. А уж потом – меня. Когда отец стал императором.

– А Кащей тебя восстанавливал, как обычного. Вот и идет у тебя тело вразнос, не справляясь с разноуровневыми направлениями. Но теперь я знаю, что делать. Я смогу даже избавить Хранителя от его проклятия. Правда, руку придется отнять. Но я ему новую выращу! Такую же.

– Нет, – усмехнулся Белый, – не такую. Уже не такую. И второй Хранитель будет неимоверно силен, но уже никогда не сравнится с этим, черноруким. И как ты собираешься ее отнять? Кости его даже изумрудная сталь не перерубит. Жечь Вздохом? Лечить – калеча?

– Сумрачный отрежет своими полосками дымки, – отмахнулась Синеглазка.

– Не знаю, согласится ли Чернорукий, – Белый опять стал ласкать девушку.

– Опять? Белый, ты меня уже залюбил. Дополна! – застонала она.

– Откуда знаешь, что это сын? Да еще и одаренный? – спросил Белый, смотря сквозь просвечивающие в луче светила волосы любимой. – Там же срок – совсем ничего.

– Подозреваешь, что не твой? – Синька резко оттолкнула Белого, кувырком назад откатилась, села, укрытая волосами, как плащом.

– Ты заплачь, – усмехнулся Белый. – До этой выходки не подозревал. А должен был?

– Должен! Да, ты был моим первым мужчиной. Но не единственным! И у меня были другие. Не один! Это может быть и не твой сын, – кричала Синька, откинув волосы.

Белый встал, подошел к окну, глядя через него на суету людей Боброва. Его плечи поникли. Он не выглядел теперь величественно, как и подобает наследнику Престола. Белохвост проскрипел пальцем по стеклу.

– Я ошибся, Синя. Ошибся. Меня жизнь наказала. Старый высмеял. Если ты желала отомстить мне, живя с другими, нет у меня на тебя зла за это. Ты была в своем праве. Ты была свободна. Даже если понесла…

Он сел на подоконник, прижавшись к холодному стеклу спиной и затылком, закинув голову, с закрытыми глазами.

– Я приму его, – сказал Белый, – и воспитаю, как твоего сына. Как своего сына и наследника. Только не ври мне больше, милая. Никогда. Какой бы страшной ни была правда – она всегда лучше самой сладкой кривды. Не наказывай меня больше, прошу.

Синька, с криком и ревом, рухнула на колени перед сидящим Белохвостом, уткнув лицо в его колени, кричала:

– Прости меня! Прости, глупую дуру! Не было никого! Ты – единственный! Только тебя я ждала и любила! Это твой сын! Никогда не сомневайся! Я только твоя! Я верна тебе! Была и всегда буду!

Но Белый ничего не ответил. Молча поднял ее, ласкал и любил ее – резко и жестко, до крика. И уснул головой на ее животе. А девушка проплакала до утра, не в силах отмотать время вспять и не заронить семя сомнения в душу своего возлюбленного.