Но хотя бы, думает он теперь, когда мигалки пролетают мимо, замедляя ход перед поворотом на Мидлсекс, что бы ни случилось, а мы будем вместе. Близнецы Дун против всего мира…

— Джек!

Напряженный голос заставляет его вздрогнуть. Он смотрит вниз: бледное лицо Джилли, полускрытое темнотой, поднимается к нему оттуда. Выражение лица — то, что можно разглядеть, — как у мрачного призрака. Джек никогда ее такой не видел, он боится пускать ее на платформу. Но когда она пролезает через люк, он автоматически протягивает ей руку.

— Уйди к чертовой матери, не трожь меня!

Она встает на ноги, глядя на него злобно, похожая при луне на вампира.

— Джилли, ты должна…

— Заткнись!

Она делает шаг вперед и бьет его наотмашь по лицу, чуть ниже левой скулы.

От неожиданного удара он переваливается через скрещенные подкосы каркаса и со звоном стукается затылком о перекладину. Именно от этого, больше чем от ее удара, сыплются искры из глаз. Джек вскидывает руки, защищаясь. Он готов заплакать. То, что она его сейчас ударила, после всего, что он для нее сделал, после всего, что перестрадал за себя и за нее, — это чудовищная несправедливость.

Но больше ударов нет. Когда он открывает глаза, проморгавшись, Джилли стоит на коленях, плечи ее вздымаются и опускаются.

— За что? — спрашивает он с дрожащими губами.

Он злится на нее, и не понимает.

Она поднимает на него глаза, залитое слезами лицо серебрится в лунном свете, в глазах мелькает отражение дальней зарницы.

— За что? — Какой-то звук — то ли смешок, то ли всхлип — срывается с ее губ. — Ты… ты сделал… то, что сделал, и ты меня спрашиваешь, за что? — Голос ее поднимается до визга: — Да ты понимаешь, что с тобой будет?

Он мотает головой, убедительно разведя руки в стороны, говорит спокойным, рассудительным голосом, объясняет:

— Они не умерли, Джилли. То есть не по-настоящему. Все, что тебе надо сделать, — это их вернуть…

— Заткнись! — кричит она. — Что значит «не умерли»? Ты их убил нах, Джек! — И тут ее гнев рассыпается под новым натиском горя, и лицо становится уродливым, чужим. — Зачем, зачем ты убил их?

Он начинает объяснять, как получилось, что это был Чеглок, а не он, но слова не идут. Она смотрит на него, как будто чужой — он. Как будто он спятил. Как удар ножа с поворотом в ране, он ощущает ее ужас, жалость, обвинение… она не понимает. Она не простит. Это он теперь знает, знает абсолютно точно. Нет таких слов, которые он мог бы сказать, чтобы убедить ее. А если бы и были, не осталось уже времени их говорить. Сирены замолкли, сменившись треском голосов по рациям на той стороне дюн. Лают собаки. Во всех домах включился свет, в их доме тоже, и хотя отсюда не видны машины, стоящие вдоль Бейбери-роуд, красно-синие мигалки пародией на рождественскую иллюминацию подсвечивают ветви сосен и крыши домов, и морось в воздухе окрашена сполохами полярного сияния. Уже пляшут в темноте лучи фонариков, мотаясь в поиске, который в конце концов приведет на пляж, к вышке. Приведет, если только не придет раньше шторм, а следом за ним — та уничтожающая волна, что смоет их обоих, сотрет из мира.