Он вдруг начал понимать, что в действительности происходит.

— Вот же блядь, — не сдержавшись, тихо выругался он сквозь зубы.

— Простите? — переспросила доктор.

Он невесело улыбнулся.

— Вы на самом деле не обязаны были называть мне свое имя?

— Получается, что так, — согласилась она.

Он продолжал улыбаться, но теперь улыбка скорее походила на волчий оскал.

— И, в соответствии с протоколами конфликта, в согласии с теми документами, что я подписывал, меня можно наказывать — даже пытать, может, не так сильно, однако любой гражданский от такого бы уже давно штаны обмарал.

— И вы хотите сказать...

— И это... — Он показал на телевизор, включенный теперь на пустом канале. — Камера. Запись. Приемник. Вся эта рухлядь, вы это нарочно, не так ли?

— Мы это?

— И ни одного кадра, снятого снизу, — закончил он и оглушительно расхохотался, похлопывая себя руками по бедрам. — Тысяча чертей, я должен был быть внимательнее. То есть я это для себя отметил, но не думал, что все так... этот дрон, камера, все это — они же были с нами, мы летели вместе!

— Правда?

Он откинулся на спинку стула и прищурился.

— Так почему я тут? Почему я помню не больше, чем мог бы вспомнить, оказавшись в плену?

— И каков же ответ, по вашему мнению?

— Думаю, я под подозрением, хотя не могу понять, почему, — он передернул плечами. — Полагаю, в отношении меня ведется расследование. Или, может быть, это просто дополнительная проверка, о которой мы ничего не знаем, пока впервые не проходим ее сами. Хотя нет. Вполне вероятно, что это рутинная процедура. Просто нам стирают память о ней, так что каждый раз мы удивляемся, как в первый.

— Вы полагаете, что в отношении вас могли учинить разбирательство?