«Да куда ж мы зимой с детьми! – плакались беженцы в камеру. – Он ведь сам нас сюда пустил, чтобы мы ему сахарную свеклу помогли вручную убрать! А теперь гонит и даже обещанных денег, по сто сорок долларов на одного подёнщика, отдавать не желает!»

 «Какие деньги? – благородно и безбоязненно возмущался в ту же камеру хозяин акционерного общества, он же бывший председатель колхоза, он же работодатель, патриот и сопредседатель местного отделения партии «Наш дом Россия» (143). – Впервые вижу!»

 «Наш паровоз вперед летит!» - перешёл на политическую музыкальную тему балалаечный виртуоз Мироныч.

 В это время Семёныч, отремонтировав до кучи и подвеску, а также съев ещё пару порций самогона, свалился под стол. Варфаламеев тотчас прекратил медитировать и выдал очередной хокку:

Глава 57

Глава 57

 Зима прошла как кошмарный сон. Односельчане пили так, что чертям было тошно. Сакуров только успевал гнать самогон. Жорка только успевал мотаться в Болшево за пенсией. Семёныч гнал свою долю инвестициями сына. Варфаламеев рассчитывался натурой в виде закуси. Военный с Миронычем строго сидели на хвосте. Петровна, сволочь, повадилась пить наравне с мужиками. Иногда случался Гриша. Он тоже сидел на хвосте, но у него занемогла жена, и Гришу не гнали. Тем более, что Гришина жена занемогла раком, и врачи обещали ей полгода, от силы – месяцев восемь. И никто, кроме наполовину нерусского Сакурова и контуженного Жорки, не жалел ни Гришу, ни его жену. По Грише, кстати, тоже не было видно, что он переживает. Тем не менее, Гриша очень изменился внешне: он похудел и постарел одновременно за какие-то два месяца с момента получения рокового известия. Но поведение его осталось прежним: Гриша также угрюмо сторонился людей в трезвом виде, и также впадал в полуидиотское веселье в пьяном. А когда его спрашивали о жене, он больше рассказывал о дороговизне лекарств, но не о ней самой. И ещё Гриша любил спьяну вспоминать молодость, свои охотничьи подвиги и войну, когда Гриша был совсем пацаном.

 «Стою я, значить, у керосиновой лавки с бидоном, - рассказывал он, заседая в тёплой компании Семёныча, Жорки, Варфаламеева, Мироныча и Сакурова, - а немец уже пришёл. То есть, в город пришли только разведчики на мотоциклах, потому что ихняя основная армия осталась в Павелеце. Ну и что, что разведка? Керосин-то нужон завсегда, и без немца, и с немцем. А к тому времени, надо сказать, вся советская власть закрылась, а что могли – вакуировали. В обчем, конторы закрыты, лавки – окромя керосиновой и хлебной – заколочены. И в это время – аккурат я приблизился к окошку с краном – идут по улице навстречу друг другу наш и немец. Немец в кожане, в каске, в сапогах, весь в бляхах и автомат в руках наизготове держит. Наш в драном пальто, без шапки и в одном галоше, потому что в жопу пьяный. А потому пьяный, что винную лавку заколотить – заколотили, а содержимое вакуировать не успели. Вот её с утреца и грабили. А этот, который без шапки, навстречу немцу и попадись. И нет, чтобы при виде вооружённого до зубов оккупанта свильнуть в переулочек, дальше навстречу немцу прёть и даже чевой-то петь пытается. Немец, я вам доложу, ажно обомлел! Но, видно, тренированный был мужчина, потому себя в руки взял и нашего очередью из автомата так на землю и положил. Потом посмотрел на нас, что за керосином стояли, строго, сказал «Руссиш швайн» и пошёл дальше город завоёвывать…»