Я, говорит, в полнолуние покрываюсь шерстью и, разорвав оконную штору, бегу на проспект Тридцати Двух Мотоциклистов. А там — по домам и рву всех, кто против наших замышляет.
Лёва как-то на это сказал: «Наш Слав — просто внутренний партизан. Ему бы орден — за скрытую борьбу в самом себе». А я думаю, какая разница? Некоторые и в себе не спешат быть партизанами.
Слав вскочил и убежал в сервисный. Потом снова материализовался, прошёл мимо меня в одну, в другую сторону. Вернулся, по очереди выдвинул все ящики стола, надо полагать, ничего в них не обнаружил и принялся хлопать себя по карманам.
— Что потерял-то? — спросил я, крутанувшись на стуле.
— Да вот, понимаешь… — начал Слав и не договорил.
Он вытащил из кармана пиджака правую руку и с удивлением на неё воззрился. В руке был винчестер. Тогда он вытащил и левую руку — в ней тоже был винт.
— Хочешь, угадаю? — сказал я. — А во внутреннем кармане у тебя кролик.
Наш сектор в полном составе спустился в буфет. Лёва принялся рассуждать, как всё-таки хорошо, что Энки Харуму взяли с поличным. Слав скептически поглядывал на него сквозь дымчатые стёкла очков, а я кивал в такт интонационным ударениям. Я не люблю Энки.
В буфете стоял запах.
То есть не чего-то конкретно, а всего сразу. Что-то варилось и пахло, кто-то сидело и воняло, и ещё в воздухе присутствовал некий освежитель.
Запах краски витал отдельно, концентрируясь над новыми плакатами, сохшими на подоконнике. Бело-голубые девизы гласили: «Помни о небе над головой!»; «Наше будущее — в Объединении!» и «…ело всех и каждого».
Непонятно о чём, но бодрит.
Слав морщил нос и посматривал в сторону полотнищ неодобрительно.
— Не любишь запах краски? — поинтересовался Лёва.
— Не люблю.
Лёва хмыкнул и ушёл за компотом. Слав задумчиво проводил его взглядом и непонятно чему кивнул.
— Взгляни, — сказал он, доставая из кармана вчетверо сложенный бумажный лист.
Я развернул его и пробежал глазами по коротким строчкам письма Новых. Посмотрел на иероглиф инстанции, на инициалы автора. Ссылки на информатора, конечно, нет. И числа нет.
— Забавно, — сказал я, возвращая лист.