– Я пью, – пальцы Аниты безостановочно двигались по браслетам, украшавшим ее левую руку до самого локтя… длинные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями. – Зачем ты пришел?

– Я уже сказал.

– А я не верю. Мы детьми были, могла и не узнать.

– Не могла.

– Уверен? Татуировка эта, и глаз подбитый… почему, Кей… столько лет?

Несколько секунд он молчал, подбирая слова.

– Я монах. У меня не должно быть привязанностей. Но я обещал найти тебя, и это оказалось проще сделать… чем отбросить.

– Монах? А вроде хотел стать солдатом…

– Я им и был, пока не понял, что не хочу выполнять чужие приказы.

– На тебя похоже… Сначала одного хотеть, потом передумать, и ко мне прийти монахом… Меня забыть, – она коротко и очень тихо рассмеялась, – и потом даже не спросить, что со мной было… кем была я все эти годы.

– Я знаю.

– Дурак ты. Что ты можешь знать?

– Я вернулся в дом твоих родителей. Я узнал о работорговцах, которые увели тебя, узнал о них все. Для этого пришлось обойти четыре их стоянки. Из тех, кто участвовал в том рейде, в живых оставалось только трое, и они не помнили тебя, но я нашел документы, электронные записи продаж.

– Живы еще… надо же.

– Уже нет. Те, кто купил тебя, странствующий цирк из Фаэтона… цирк распался, я нашел лишь одну акробатку – в театре у самых стен Чикаго. Она вспомнила рыжую девочку, которая здесь сбежала. Потом все было просто – я расспрашивал о тебе всех, кто бывал в Хоксе. Меня искали, так что пришлось сделать крюк через Эрг, а потом…

– Я поняла, – Анита наклонилась вперед и дотронулась до его руки. – Я почти забыла дорогу эту, имена, лица. Не хочу вспоминать… пусть и дальше в аду отдыхают.

Она замолчала, рассеянно поглаживая его пальцы. Подошедшая официантка сноровисто расставила на столе металлические рюмки и тарелочки с холодным мясом, Анита взяла у нее из рук пузатый графин с виски и поблагодарила кивком.

– Не хочешь?

Кейн покачал головой. Смотрел, как Анита наполняет свою рюмку – до краев.

– За встречу! – она выпила виски залпом и наполнила рюмку снова, с верхом, но пить не стала. – А ведь ты другой теперь, правда? Совсем другой.