Здоровенные наемники с нашивками Молотов явно заискивали перед бледнокожей девушкой, ведущей себя так, словно она, по меньшей мере, их работодатель. Флай не появился, а двое, пришедшие по его приказу, просто боялись Би – Мириам не нужно было вглядываться в их цвета, чтобы понять это.

Возможно, ее учили и этому – внушать страх. Задумавшись об этом, Мириам вспомнила, что тоже боится – боится ее непонятных смен настроения, резких движений, и ее маски… в особенности маски. Би могла только казаться обычной девушкой, чем-то даже похожей на Мириам, но малейшая попытка сравнения обнажала в ней нечто, вызывающее страх, пласт чего-то чуждого, наполненного ужасом и насилием…

Не Би, но Ребекка Ли, прайм, говорила внизу с парой наемников, и у них были все основания бояться ее.

«По истечении трех лет, после последних экзаменов, способных свести с ума сами по себе, ученики признаются готовыми к прайм-линку. Они принимают присягу, им рассказывают о долге перед крепостью и героизме – потому что пути назад больше нет, операция необратима. Никто из принимающих присягу не знает, что на самом деле им предстоит, к этому не могут подготовить никакие тренировки. Их всех хорошо кормят и заставляют высыпаться перед тем, как по жребию допустить в медицинскую часть Корпуса.

Они входят в большой освещенный зал, и видят Каркас – то место, где им предстоит провести ближайшие одиннадцать часов. Он похож на человека, сплетенного из металлических прутьев и стоящего, разбросав руки в стороны… очень большого человека. Он нужен потому, что во время операции нужно стоять неподвижно – и быть в сознании. Таня спрашивала верно – когда тебе разрезают голову, это больно, несмотря на наркоз, но боль быстро уходит… и становится гораздо хуже.

Прайм-линк выглядит как сеточка из тонких серебряных нитей, которую опускают на твой мозг – и ты это видишь на больших экранах, окружающих Каркас. Каждое ее прикосновение что-то обозначает – вспышку памяти, чувство жара, яркий свет – с тобой говорят и тебе приходится отвечать на вопросы. Каждая нить – это вопрос, или чувство, или воспоминание, и их сотни, и они проходят сквозь тебя, а ты смотришь со стороны на свою вскрытую голову и не можешь пошевелиться. Одиннадцать часов становятся вечностью, пыткой, заполненной жестокими вопросами, а потом наступает темнота, и ты не знаешь, завершилось это все или через секунду начнется снова.

Сон после установки прайм-линка длится трое суток, и после него просыпаются не все. За последующие два года тренировок выходит из строя часть связей в прайм-линке, дающих слабину, – и для некоторых это тоже заканчивается фатально. К выпуску приходят лишь те, кому хватило сил бороться до конца и кому очень, очень повезло, но и они, как правило, не живут слишком долго…»