А вот кто стрелял в свое удовольствие — или, по крайней мере, вдоволь — так это Ник. Он даже уже успел получить свое первое ранение в Сибири (причем не по дури, пьяни или удали молодой, а на вполне себе боевом задании) и был тем страшно горд. Упросил Аню наладить «безопасный канал» и прислал пару десятков фото своего «боевого ранения», еще не успевшего переквалифицироваться в мужественный шрам, кучу пейзажей и отдельно почтой — вырезанного из дерева пингвина, определенно, откормленного, злого и совершенно гипоаллергенного. Ранение Аня, помнившая свои множественные переломы ребер и вид Лауры после драки с Лучией, скорее назвала бы царапиной, но в ответном сообщении, конечно, рассыпалась в ахах и охах, которые Ник, как мужчина и защитник Родины, разумеется, веско пресек. Конечно, он просто не мог не пасть жертвой черных глаз Глафиры, но, увы, пока без видимого результата. Глафира, впрочем, тоже иногда отправляла Ане весточки, где характеризовала Ника как «тот еще увалень, но толк будет, как дурь выйдет». Ухаживания его она воспринимала как молодую придурь, хотя если и была старше Ника, то только по званию. Граф вернулся в строй. Количества вылазок и тем паче их задач никто Ане, конечно, не описывал, но и так было ясно, что не грибы они там собирают. Надежды было немного, но она все-таки спросила Глафиру, не слышала ли та о парне по имени Гавриил, компьютерщике, приезжавшем в Сибирь лет пять назад или даже раньше, приложив собственноручно собранный в программке портрет. Глафира не слышала, но обещала поспрашивать, в конце концов, по ту сторону гор люди, как ни странно, друг друга знали и держались куда менее обособленно, чем в городах Загорья. Несмотря на то, что миллионные мегаполисы с километрами заснеженной тайги по плотности населения даже сравнивать было глупо.

Пожалуй, Аня даже себе не могла бы объяснить, почему пытается раскопать прошлое Гавриила. Наверное, в ней жила глупая детская надежда, вроде найти его престарелую мамочку, сестру, да хоть кого, помочь им деньгами или еще чем, ну хоть как-то расплатиться за произошедшее в японской больнице. Она, разумеется, ни мгновения не верила ни в воздаяние, ни в полезность покаяний, да и вообще убийство человека было необратимой вещью и ничем не искупалось. Это было не тачку угнать, а потом протрезветь и вернуть на парковку с некоторой суммой в бардачке «за беспокойство». В общем, всю бессмысленность своих изысканий Аня понимала. Но все равно хотела как-то очиститься. Иногда ее преследовала совершенно параноидальная мысль, что Тимур ее так невзлюбил потому, что дети чуют убийц. Что, конечно, было несусветной чушью: вот уж у Андрея на совести, как ни крути, покойников было поболее. Аня, впрочем, никогда его об этом не спрашивала. А он не спрашивал подробностей ее японской эскапады.