Однако, отказываясь от возможности облегчить грызущую тоску по дому, она словно лишалась права на неё. Как можно утверждать, что она действительно тоскует о том, чем так легко могла бы обладать, но упорно в этом себе отказывает?

Так что Мария продолжала отстраняться от прошлого. Упорно изучала ламбертиан, готовясь ко дню, когда контакт будет разрешён. Пробовала вжиться в роль легендарного восемнадцатого основателя, поднятого из тысячелетнего сна, чтобы разделить миг триумфа, когда обитатели Элизиума сойдутся наконец лицом к лицу с инопланетной культурой.

Ламбертианские сообщества, несмотря на определенное сходство с колониями земных общественных насекомых, были куда сложнее муравейников или пчелиных ульев, но при том намного менее иерархичны. Начать с того, что все ламбертиане были одинаково способны к размножению — не существовало ни королев, ни рабочих особей, ни трутней. Молодь зачиналась в растениях, находящихся на периферии групповой территории, и после вылупления обычно мигрировала на сотни километров, превращаясь в членов отдалённых сообществ. Там они вступали в команды и приобретали специальность, будь то пастьба, защита от хищников или моделирование планетных систем. Специализация обычно сохранялась пожизненно, хотя иногда, если возникала необходимость, члены команд могли сменить профессию.

Групповое поведение ламбертиан имело долгую эволюционную историю и оставалось движущей силой культурного развития, поскольку отдельные ламбертиане были физически не способны придумывать, тестировать или передавать модели, посредством которых выражались все сложные идеи. Индивидуум мог, принимая участие в успешном танце, узнать о модели достаточно, чтобы во время следующего «выступления» поменяться ролями с любым другим, но в одиночестве был бессилен осмыслить выводы и значение идеи. Язык танца напоминал человеческую письменность, формальную логику, математическую символику и компьютерные вычисления, слепленные воедино, однако лежащие в его основе умения были не культурными, а врождёнными. При этом он был настолько успешен и сонастроен с другими аспектами социального поведения, что у ламбертиан не находилось причин развить ему более самодостаточную альтернативу.

Однако индивиды далеко не были лишь бездумными деталями. Каждый из них в полной мере обладал собственным сознанием; группы выполняли много ролей, но в «коллективные умы» не сливались. Язык звуков, движений и запахов, использовавшийся индивидами, был куда проще, чем групповой язык танца, но мог выразить большую часть имевшихся у людей дописьменной эпохи концепций, относящихся к их намерениям, прошлому опыту и жизни соседей.