И ещё отдельные ламбертиане могли говорить о личной смерти. Они знали, что должны умирать.

Мария поискала в литературе какие-нибудь намёки на то, как управляются ламбертиане со своей смертностью. Трупики оставляли там, где они упали; не было никаких ритуалов, отмечающих это событие, и никаких свидетельств чего-либо вроде скорби. Впрочем, у ламбертиан не было явных аналогов ни одной человеческой эмоции и даже физической боли. Получив повреждение, они остро сознавали этот факт и стремились свести ущерб к минимуму, но это, скорее, являлось следствием специализированных инстинктивных реакций, чем разносторонних биохимических изменений, приводящих у человека к резкой смене настроения. Нервная система ламбертиан была «жёстче» человеческой, целые отделы мозга не заливались у них эндогенными стимуляторами или депрессантами; всем управляли замкнутые синапсы.

Ни скорби. Ни боли. Ни счастья? Мария отступилась от этого вопроса. У ламбертиан собственный спектр мыслей и поведения, и любая попытка переложить его в человеческих терминах окажется такой же фальшивкой, как раскраска атомов «Автоверсума».

Чем больше она узнавала, тем более незначительной начинала казаться роль, сыгранная ею в появлении ламбертиан. В своё время тонкая настройка их одноклеточного предка казалась делом первостепенной важности, хотя бы ради того, чтобы убедить скептиков в возможности процветающей жизни в «Автоверсуме». Теперь, несмотря на то что некоторые из найденных Марией биохимических трюков сохранились спустя три миллиарда лет эволюции, сложно было приписать сделанному ею выбору сколько-нибудь реальное значение. Несмотря на то что вся ламбертианская биосфера могла измениться до неузнаваемости, предпочти Мария иную форму хотя бы у одного фермента A. hydrophila, она и подумать не могла, чтобы ламбертиане были как‑то зависимы от её действий. Принимаемые тогда решения управляли лишь тем, что она видела на своём терминале, не более того; сделай она иной выбор — перед ней предстала бы другая биосфера и другая цивилизация. И всё же она не могла поверить, что сами ламбертиане не смогли бы прожить без неё те же самые жизни. Каким‑то образом они должны были найти способ собрать себя из пыли.

Если, однако, это верно, и внутренней логики их опыта достаточно, чтобы наделить их существованием, нет причин полагать, что они когда-нибудь будут вынуждены прийти к выводу о создании их вселенной творцом.

Мария пыталась примирить это растущее убеждение с оптимизмом Группы Контакта. Они изучали ламбертиан тысячелетиями, кто она такая, чтобы сомневаться в их суждениях? Потом ей пришло в голову, что Дарэм с коллегами, возможно, решили изображать удовлетворение наложенными на них политическими ограничениями, пока не узнают её собственную позицию в этом вопросе. Пока она не придёт самостоятельно к тем же выводам? Дарэм мог догадаться, что она станет сопротивляться активному перетягиванию на их сторону; куда дипломатичнее позволить ей сформировать собственное мнение и даже применить немного реверсивной психологии,[16] чтобы дать прицел в нужном направлении.