Поэтому, дабы удовлетворить любопытство, он проводит часы бодрствования своего биологического тела с Памелой, расспрашивая ее о всяком-разном и записывая пасмурные излияния бабушкиной памяти в свой прибавляющий в весе семейный архив данных.

– Я ведь не всегда была такой язвой и охальницей, – признается Памела, тыча тростью куда-то в сторону облачных пейзажей за краем мира. Ее слезящиеся маленькие глазки буравят Сирхана. Он-то надеялся услышать побольше о каких-то романтических семейных моментах, но все, что течет из расколотого сосуда бабушкиной памяти, – желчь. – Если бы меня не предавали постоянно, я бы такой и не стала. Манфред предал первым – и это было, пожалуй, самое худшее предательство. А от этой дрянь-девчонки Эмбер мне перепало больше всего сердечной боли. Обзаведешься детьми – слишком много в них не вкладывай, потому что потом они всем вложенным плюнут тебе же в лицо, и тебе только и останется, что утираться да залечивать раны. Они сбегут и позабудут о тебе, и никакого пути назад не будет. Все это неотвратимо, как смерть.

– К вопросу о смерти – так ли она неотвратима? – вопрошает Сирхан. Самому-то ему ответ прекрасно известен, но для него услада – давать старухе повод лишний раз бередить рану, сто раз зажившую и столько же раз расковырянную. Сирхан почти уверен, что она к Манфреду все еще неровно дышит. Сама эта семейная история – великолепна, и он отдал солидную часть своей скупой на радости жизни на алтарь их воссоединения, которое – наконец-то! – близится.

– Порой мне думается, что смерть еще более неминуема, чем взыскание налогов, – угрюмо отвечает ему бабушка. – Люди ведь не в вакууме живут, все мы часть масштабной картины… жизни. – Она глядит куда-то вдаль, поверх тропосферы Сатурна, где за легкой вуалью аммиачного снега встает коронованное малиновым сиянием Солнце. – Старое дает дорогу новому. – Вздыхая, она оправляет рукава. После бесцеремонного вторжения тетки-орангутанга она постоянно носит скафандр старого образца – облегающий черный шелк, пронизанный гибкими трубками и сетью умных датчиков. – Наступает час, когда надобно освободить место. Мой, по-моему, пробил уже давно.

– Ты так думаешь? – спрашивает Сирхан, дивясь этой новой подробности ее долгих копаний в самой себе. – Может, ты так говоришь просто потому, что старость не в радость и все такое? Это же сугубо физиологический параметр, его можно поправить, да и…

– Нет, внучок, я просто чувствую, что длить существование – аморально. Не прошу тебя следовать моим идеалам, лишь утверждаю, что, как по мне, поступать так нельзя. Да, это аморально и препятствует естественному порядку вещей. Вся эта старая паутина завесила мир и мешает пробиться молодым. Ну и теологический аспект в этом всем есть. Раз уж ты вознамерился жить вечно – учти, что никогда не встретишь того, кто создал тебя.