Светлый фон
Ах ты, сукин сын, кретин безмозглый, это ты у меня всегда был слабым местом, причем прекрасно это знал, всегда знал. Ты делаешь то, что делаешь; делаешь, потому что можешь, а если это означало пользоваться моей слабостью против меня же – что ж, мне приходилось терпеть.

Она стояла в тени на ступеньках здания суда, глядя на него, прижатого мертвенно-бледной ладонью Джослин, наклонялась над ним, лежащим на песке Мимозы, стояла возле него на коленях в тысяче разных мест, наблюдая, не посинеет ли он окончательно и бесповоротно.

Есть чем крыть, любовничек?

Есть чем крыть, любовничек?

* * *

– Сможешь, папа? – спросила Сэм.

– Не знаю, – ответил он, держа в руках камень. Найденный ею по симпатическим вибрациям, как она это называла. Он понимал эту программу только интуитивно, но теперь большего и не требовалось. Если бы пришлось детально в ней разбираться, то все остальное просто выпало бы из зоны его внимания.

– Тогда, возможно, контекст неверен, – сказала Сэм. Ее образ снова заколебался. – А есть ли что-то такое, в чем ты уверен?

Он застонал.

– Господи, Сэм, да как вообще можно быть тут хоть в чем-то уверенным?

Она посмотрела на другой камень, потом немного смущенно улыбнулась.

– Так что у тебя есть?

«Ну вот, опять», – подумал он. Ведь он уже через это проходил, выбирая путь дальше по берегу, применяя симпатические вибрации Сэм к камням под ногами.

– Нет, пап. – Продолжала настаивать она, что все-таки у тебя есть?

* * *

– На самом деле, не то чтобы мне не было дела до твоей боли, – сказал Марк. – Просто я никогда прежде не мог избавить тебя от нее. А теперь могу. Мозг не чувствует боли.

Возможно, это из-за того, что ей неоткуда было узнать, как это может быть. Или же оттого, что она упустила единственный шанс, когда все могло сложиться иначе, – много лет назад, той ночью, когда Дилан говорил правду за них обоих. Наверное, из-за этого она теперь так податлива, хотя он даже не стал прикладывать ни малейших усилий, чтобы обмануть ее. Прогуляемся чуток, да, прямо в пасть чудовищу, с открытыми глазами, ясными, как дождевая вода… Но, Боже, отменить все эти годы, когда она накачивалась всякой дрянью и снимала меблированные комнаты, оборудованные всем необходимым для жизни и не имевшим к ней никакого отношения, – значит, ради этого? Неужели действительно все было только ради этого?

– Мозг не чувствует боли, – шептал он.

– Я чувствую боль, – раздался отчетливый голос Людовика. Подняв глаза, она увидела его лежащим навзничь на том кладбище. Лицо в крови. – С того самого дня, как встретил тебя, и она еще не утихла.