– Потанцуем, – предложил Марк, поднявшись на поверхность их составного существа. – Будем скакать целую ночь, а потом все вокруг сначала спалим дотла, а потом снова сплавим воедино. Умрем, не успев состариться. И будем жить вечно.
Она колебалась.
– Теперь все будет лучше, чем когда бы то ни было прежде, – заверил ее Маркт. – Мы теперь привиты. Даже если зараза вернется, она не сможет нас коснуться.
– Я хочу тебя, – сказал Марк. – И всегда хотел. Просто не мог пробиться через всякие шумы. Теперь шум исчез, а желание осталось.
Сквозь все еще открытое окно она видела вдалеке маленькую фигурку Гейба Людовика, который ждал ее.
– Я рожден для этого. Здесь, теперь, я могу быть с тобой, для тебя. Это было невозможно только в реальном мире.
Она приникла лицом к его костлявой груди, цепляясь за то, что от него осталось. Не бренные останки, но суть.
– Все необходимое оборудование у нас в комнате, – сказал он, ведя ее по длинному коридору. Затем открыл дверь, шагнул внутрь и протянул ей руку. Маркт наклонился ближе.
– Мозг не чувствует боли.
На сей раз аргумент выглядел убедительнее.
* * *
Он знал. Почувствовал через темный прямоугольник окна и понял: то, что они предложили Джине, затмевало его собственный дар ей.
Значит, поэтому они проникли внутрь так легко? Неужели Джина хотела остаться с Марком так сильно? А если да, зачем он-то сам отправился вместе с ней? Чтобы убедить выйти наружу, когда все закончится? Боже, он ведь знал ее всего несколько месяцев. Прожив в браке пятнадцать лет, он не способен был даже уговорить жену выйти из ее запечатанного от него офиса. Как мог он противостоять двадцати годам чьей-то жизни, соревноваться с тем, что в ней было, чем бы оно ни являлось – видео, искусным синтезом, симпатической вибрацией?
Ну, конечно. Это когда мозг не чувствует боли?
Он подчинился силе, тянувшей его наружу, и исчез из комнаты.