— А между тем белый, — скорбно продолжал отец Нектарий, — в последнее время таким потоком через границу идет, будто продуктовых контрсанкций и нету вовсе! Уж мы этот белый давили-давили… — тут на лице его появилось мечтательное выражение.

— Знаем-знаем мы про ваши чесночные давильни, что на конфискате работают, — усмехнулся Владислав Юрьевич.

— Да что чеснок! Ваши-то кровососы за кружку лошадиной крови Исуса Христа продадут! — возвысил голос отец Онуфрий, воздевая руки горЕ.

— Мы Исусом не торгуем, в отличие от вас, — хладнокровно ответствовал Мармотный. — Хотя вы ведь не только Исусом, но и Езусом католяцким барыжите…

«А вот это он не по делу загнул, — отметил про себя Годунов: Пименовскую церковь можно было обвинить много в чем, но только не в этом. Даже ереси, заботливо разводимые консисторскими, к католической вере касательства не имели ни малейшего. — И тем подставился!»

— Да как у тебя язык-то повернулся! Пёс смердячий! — рявкнул отец Онуфрий.

— Кхм, — громко прокашлялся Годунов.

Все повернулись к нему.

— Вы тут тему перетереть собрались или лаяться? — сухо поинтересовался триумвир. — Ежели лаяться, то без меня управитесь. А я займусь делами государственными.

— Я разве лаялся? — удивился Мармотный.

Годунов глянул на Владислава Юрьевича в упор. Тот не отвел взгляда.

У молодого упыря было гладкое, даже какое-то сладкое на вид лицо, с чуть свисающими щечками. Карие, чуть навыкате, глаза смотрели на боярина с пищевым интересом. Так стервятник оглядывает воеводу, едущего впереди войска на большую битву.