Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Белый король наконец догадался, чего от него хотят, вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски. Офицер брошенное королевское одеяние накинул на себя и занял место короля. Михаил Булгаков

Лишь только Коровьев и Азазелло скрылись, мигание Бегемота приняло усиленные размеры. Белый король наконец догадался, чего от него хотят, вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски. Офицер брошенное королевское одеяние накинул на себя и занял место короля.

По исчислению папы Франциска 1 марта 1564 года.

Серебряный бор, подмосковная ставка Его Величества «Царское село».

Полдень.

Вологдин окончил доклад.

— Отличная работа, генерал! — Иоанн (по новому титулованию своему — «Великий Государь, Император всея Руси, Царь Московский, Казанский и Астраханский, Великий князь Ивангородский и Ливонский, Гарант конституции Новгородский и Киевский») указал взглядом на лежащий перед ним список. — Ну что, подведем на этом черту?

— Так точно, Государь: «Лучшее — враг хорошего», а время дорого.

— Эт-точно, — вздохнул царь, вновь придвигая к себе список. — Тут, конечно, сильно не все, но с прочими — разберемся в рабочем порядке, со временем.

Да уж, думал он, с анонсированным нами Угличским трибуналом над «главарями Кровавого режима» и впрямь следует поторапливаться — дабы утихомирить страсти и ввести в рамки закона разгулявшуюся по освобожденной Москве «охоту на упырей». Здешнему народонаселению очень уж пришелся по вкусу запущенный кем-то квазиюридический термин «принадлежность к преступным организациям». Добраться до настоящих упырей — ушедших в подполье кромешников и разбежавшихся по окрестным лесам благочинников — у этих энтузиастов, разумеется, руки коротки, но зато над любым подъячим, даже из самого безобидного ведомства, запросто могут, опознав, тут и же учинить самосуд. В первых рядах линчевателей, естественно, буйствуют как раз те, кто раньше сами не покладая рук строчили доносы в Ночной Дозор и Высшее Благочиние, но успели переобуться в прыжке раньше своих жертв и теперь вот выслуживаются — по собственному разумению — перед новой властью; твердо памятуя, что «Революция — это прежде всего десять тысяч вакансий».

Начал было местное самоуправление у них тут заводить, какое ни на есть — чтоб помаленьку приучались, так самое первое, о чем те челом бить стали: учини, дескать, Надёжа-государь, у нас на Москве люстрацию! Чтоб, стало быть, всех «деятелей Кровавого режима» — без изъятия, и со всеми чадами-домочадцами — выставлять нагишом на солнышко, суток на трое: для выявления скрытых упырей. Ну а всё имущество люстрируемых — сразу чтоб в казну: «временно, до выяснения», ага… Тьфу! — хоть бы кто этим неучам объяснил, что и слово-то само, латинское, происходит вовсе не от «lustro — освещать», а от «lustrum — искупительная жертва»…