Как-то вечером, когда основная масса уже смотрела очередные репортажи о встречах приват-министра с народом, Петрович постучал в комнату Феофана. Не дождавшись ответа, он попытался открыть дверь. Дверь не открывалась, а изнутри эти двери не запирались в принципе. Петрович нажал посильнее и дверь, хотя и с трудом, но поддалась. Не зная, что и подумать, землянин еще подналег и с удивлением обнаружил, что дверь забаррикадирована кроватью. Кое-как он пролез внутрь. Феофана не было. Было впечатление, что кто-то выпрыгнул в окно. Окно было открыто, и оттуда тянуло тонким июльским сквознячком. Перегнувшись, Петрович увидел Феофана, с огромным напряжением ползущего по связанным простыням вверх. Огромная розовая туша покачивалась над облаками. Круглый багровый череп Феофана казался космическим небесным телом, проплывающим над вечерним городом. В метре от цели землянин схватил верхолаза за шиворот и с божьей помощью побыстрее вытащил его от греха подальше.

Феофан кряхтел, сопел, держался за правый бок.

— Фу ты, зараза, говорил себе: знай меру. Фу, фу.

Выяснилось: старый развратник и до этого часто лазал на голубой этаж. Всегда брал с собой коньячок и закуски, сколько мог, а в следующий раз может взять и товарища Петровича, если тот никому не скажет, потому что хороших женщин и так мало.

Все это походит на сон, думал Варфоломеев, отдыхая после ужина на мягком ложе. Феофан вместо благодарности за помощь сунул ему небольшой красочный конвертик. Там было написано: «Дорогой Петрович! Синекура перевел меня на голубой этаж. Здесь только женщины, к несчастью, падшие. Но дело не в этом. Во мне что-то сломалось. Я все время думаю над вашим вопросом. Помните, тогда на площади, в ночь на полнолуние, вы спросили: «Кого представляет приват-министр?» Я сказала, что он представляет народ, но теперь я думаю, как же так, у него нет никакой партии, а все вокруг кричат: да здравствует приват-министр Лепелтье! У него и программы-то своей никакой не было, надергал у других. Но все вокруг кричат: да здравствует, да здравствует! Ведь это действительно странно. И я решила проверить, откуда он взялся. Я посмотрела в институтском компьютере оказалось, он бывший главврач нашего эксгуматора, еще до Синекуры, лет за десять. Понимаете? Мне кажется, это вам будет интересно. И еще одно, нет, даже не одно, еще два слова. Цветы мои, конечно, были ужасны, правильно вы их на пол сбросили. И еще хочется вам сказать, Петрович. Не знаю, можно ли, мне стыдно в этом признаться. Вы такой смешной были на полу, как ребенок, спали калачиком. Извините, я вас поцеловала. Все, пока, скоро ужин. Ваша (слово «Ваша» было подчеркнуто) Урса Минорис.» Постскриптум: «Опасайтесь Синекуру.»