Хаммаку силился поднять голову, чтобы увидеть говорящего, но не мог.

— Пора платить долги, Нана.

Молчание. Только птицы кричат. Маленькие птички, оттаявшие после зимы.

— Так кого ты отдашь нам вместо себя, Нана?

В этот момент все же удалось Хаммаку повернуться на бок. Перед глазами встало прекрасное лицо женщины — не поймешь, молодой или старой. Вся она сиянием была окутана.

И протянув к Хаммаку сверкающие руки, крикнула Нана:

— Его хватайте, его!..

Хаммаку умер первым. Дольше остальных протянул хилый Аткаль.

Настало новое утро.

Поглядел ордынец, как перекладины с трупами укладывают на снег, как выдергивают гвозди, снимают веревки, как переваливают тела на телегу, чтобы отвезти за город и похоронить. И сказал плотникам:

— Скучно у вас, в городе.

Священный поход

Священный поход

В этой кровавой сече пало двадцать тысяч сарацин; христианских же рыцарей шесть человек.

Ах, дитя. Что мы в этом мире? Всего лишь отрубленные головы, что катятся под напором ветра судьбы по пустынным пескам времени…

Случилось все это на второе лето по окончании мятежа марбани, сотрясшего Великий Город.

Появился о ту пору в Вавилоне провозвестник. Новое нес с собой, неслыханное, и потому многие — одни из праздности, иные от пустого любопытства, другие же изголодавшиеся по слову провозвестническому, — собирались большими толпами и внимали. Собирались по большей части поначалу на рынке, где самые трущобы, с какими шесть могущественнейших вавилонских династий, о двенадцати царях каждая, боролись да так и не справились. После же демократия грянула, она и бороться не стала: на то и свобода, чтобы всяк в такой трущобе сидел, какая сердцу милее.

После же на площадях собираться стали, на главных улицах и даже перед Управительским дворцом.

Имя провозвестника было Савел Мусорщик. Прежде, в пору плачевных заблуждений своих (так возвещал он во всеуслышанье, рыдая и в грудь себя колотя жилистым кулаком), носил имя Павел и входил в малую общину христиан-сострадальщиков. Гнездились они тогда против казнилища — отчасти потому, что больше там никто жить не хотел из-за тяжелого запаха и непрекращающегося вороньего гама; отчасти же для удобства. Так сподручнее было им собираться вместе для сострадалищ, сочувствилищ и коллективных сожалелищ, какие практиковались для развития души.

Но вот как-то раз постигло этого Савела откровение. Довелось заснуть ему на куче мусора. Дивен и разнообразен был мусор тот и воистину пропитан духом всевозможной благодати. И всякая вещь, всякий отброс, попавший в благословенную ту кучу, взяла лучшее от вещей и отбросов своей породы: кости и обрывки шкур, веревки, клочья бумаги, ветхая одежда, черепки битой посуды, жестяные банки — словом, что перечислять. Неужто кучи мусорной не видали?