Обернулся в седле десятник, поглядел на него.

— И этого прихватите! — крикнул он своим людям. — Его тоже!

И вытащили защитника из-за стола, сорвали с него парик, сдернули плащ, поволокли за волосы, как обычного пленного крестьянина.

А десятник глядел и улыбался. И глаза его сверкали из-под рыжей шапки.

Тогда судья города Сиппара совершил единственный смелый поступок в своей жизни. Вылез из-за стола и бухнулся на колени перед маленькой степной лошадкой. И брезгливо отступила лошадка.

— Пощадите хотя бы защитника! — взмолился судья. — Он-то в чем виновен?

— Перечил, — пояснил десятник. — А ты кто?

— Я судья. Я главный в этом зале.

Снизу вверх смотрит судья на молодого ордынца. Непостижим для него этот человек — да и человек ли?

— Главный? — Кричит своим людям: — Тут еще один нашелся, он главный!

Судья уже сообразил, к чему дело катится, на коленях назад попятился. А ордынец лошадью на него наступает, смеется, зубы скалит. Уперся судья спиной в полированный судебный стол, дальше отступать некуда. Уставился в круглое лицо с узкими глазами — безнадежно губами пошевелил.

— Я судья, — только и пролепетал. — Я судья справедливый… Неподку…

— А, справедливый!.. — И снова своим людям крикнул: — Тогда вниз головой его повесьте, он справедливый!

Обвинитель понял, что самое время исчезнуть. Незаметно к выходу стал прокрадываться. По стене пробирался, мышью скользил, тенью полз. У самого выхода схватили его за волосы.

— Я не… — закричал обвинитель отчаянно. Отбиваться не стал, обвис мокрой тряпкой. — Не надо меня!

И только хохот донесся — как показалось несчастному, откуда-то из поднебесья.

Осужденных отвели в тюрьму, набили всех в одну камеру. Аткалю — что, он уже свыкся. Повалился на доски и заснул. А остальным не спалось. Шутка ли — вздумал ордынец предать казни всех, не разбираясь. До самого света галдели, возмущались, Аткалю спать мешали. Пытались выяснить, кто все-таки самый виноватый из всех.

А ордынец со своим десятком времени зря не терял. Пригнал пяток сиппарцев, кто ремеслом плотницким владеет, выстроил их на площади перед зданием суда. С лошади не слезая, спросил: как нынче в Империи казнить принято? Ибо не хотелось ему осквернять боевую сталь кровью оседлых людей.

Жители сиппарские с ноги на ногу переминались, стояли криво, ни выправки, ни достоинства. Наконец начали мямлить. Ну, вешают в Империи. Иному голову отрубят, если знатного происхождения. Могут утопить, особливо ежели преступник — жена, уличенная в злостном прелюбодеянии.

Хмурил брови молодой десятник. Потом спросил: