Я долго не мог прийти в себя после того ужаса, который охватил меня. И хотя умелый голос друга вывел меня из тела бедной толстушки с восемнадцатью тяготящими голову косами, и я наблюдал за поркой как бы с высоты, отстраненно, я все равно не мог отделаться от чувства, что это я лежу там внизу, содрогаясь откормленными телесами под каждым ударом кнута. Что это моя бедная бледная задница трясется, как желе. Что это меня превратили в окровавленные лохмотья. Что это надо мной стоят свирепые, иссушенные солнцем мужчины в черных одеждах, с закутанными лицами. Что это мне нет ни пощады, ни спасения…

Я безутешно рыдал и трясся под пледом, а учитель Бэлшуну уж и не знал, что со мной делать. Поил меня виски, пока бутылка не опустела. Гладил по волосам. Уверял, что жизней у меня еще много.

— У вас было много жизней, не только эта.

— Да!.. — кричал я. — И все такие же. Сперва выясняется, что я банщик в общественной бане, потом какой-то прощелыга-надсмотрщик, а теперь еще и это!..

— Друг мой, что поделаешь…

— Но почему, почему другие были рыцарями и прекрасными дамами, а я…

Слезы душили меня. Никогда не думал, что буду так оскорблен.

— Дружище, — сказал учитель Бэлшуну, — здесь кроется какая-то загадка. Неужели вы отступитесь? Неужели не попытаетесь разрешить ее? Ваш кармический путь оказался сложнее и многообразнее, чем мы предполагали. Неужто это причина бросать начатое?

Я отер слезы и проворчал:

— Что такое кармический путь?..

В тот день я вернулся от учителя Бэлшуну рано. Шла вторая стража дня. Я открыл дверь дома и сразу учуял запах благовоний.

— Кто здесь? — крикнул я.

Из комнаты на меня зашипели. Шипели злобно и тихо, но я понял — от меня требуют не греметь, не вопить и не нарушать. Беззвучно ругаясь, я разулся, бросил куртку на пол и в носках пошел в комнату.

На диване — на моем, на господском диване — валялся Мурзик. По мурзиковой морде блуждала рассеянная улыбка. В головах у него стояла Цира. Даже не поглядев на меня, Цира успокаивающе сказала Мурзику:

— Теперь нас еще больше здесь, в этом прекрасном месте. И мы с еще большим интересом будем слушать твой рассказ, Мурзик.

Подчиняясь строгому кивку Циры, я сел на табурет. Некоторое время слушал про окопы. Сотник велел своей сотне окопать лагерь, да хорошенько. А другие сотники этого не сделали. И вот на рассвете следующего дня…

Я встал и на цыпочках отправился на кухню. Мне хотелось чаю.

Я редко бывал на кухне с тех пор, как в доме завелся Мурзик. Обычно у меня там царила первозданная грязь. Нельзя сказать, чтобы с мурзиковым появлением грязи поубавилось. Просто грязь стала другой, что ли. Запах изменила и фактуру, но никуда не делась.