Данила перебрался в гостиную, скормил кассету музыкальному центру и понудил того к звуковоспроизведению. Динамики напряглись, зашипели, и, как бы споря с этим невразумительным белым шумом, раздался самоуверенный, столь любезный сердцу Голубцова, голос Тимофея Горкина:

— «Пускай Вселенная остывает!» Драма-трагедия с вместопрологом и собственнопрологом, в единственном акте…

Данила слушал, вслушивался и понемногу успокаивался. Что-то необычное проступало за графоманскими излияниями «русского шекспира», хорошо бы расспросить Горкина, как оно к нему всё пришло. А сейчас надо предпринять… ну хотя бы символические шаги к восстановлению разрушенной спальни.

Позвонил Саше Покинтелице, другу детства, занимающемуся профессиональным дизайном жилых и офисных помещений:

— Алло, Шура, это Данила. Ты как, у своих нуворишей не сильно занят? Само собою? Надо бы мне спальню подлатать. Да враги тут обнаружились и разрушили дотла. Нет, работы не много, ты мои запросы знаешь. Да хоть когда удобно. Да, по вечерам. Это само собой. Ну, бывай.

А теперь не мешкая на кухню: изготовить яичницу, двойную, нет, тройную, растопить добрый кус маргарина; пока он кипит-шипит, бросить щепоть специй; вот так. Вослед накидать нарезанным помидором и пропарить. А только лишь изжарится, сразу же и употребить. Но этого, конечно, нам мало, так что пока суть да дело ставим воду на спагетти.

Вода на спагетти неторопливо приближается к точке кипения, яичница уж употреблена — заполнить бы паузу. Данила покружил по кухне, нет, все-таки охота — осмотреться там, в спальне, ощутить, восчувствовать: так раненого тянет заглянуть под бинты. Но теперь уж без соплей.

Спальня была не просто обгоревшая. Казалось, кто-то усердно водил чадящим факелом по стенам, по потолку, по паркету, по кровати, оставляя замысловатые аспидные узоры — таинственные знаки или неведомые письмена; чуть ли не тайное жертвоприношение втайне от самой жертвы: забыли пригласить. Дисплей компьютера обугленным обмылком торчал из лужи расплывшейся клавиатуры.

Данила невольно представил себя на этой кровати, обугленного как полено, как всё в этой комнате — и его передернуло. Нет, живым здесь делать нечего, это всё им ни к чему. Придет Шурик с ребятами — пусть занимаются.

«Э-э, поддался, брат. Изволь снова взять себя в руки». Пойти да заварить чайку, посидеть-почифирить, а спагетти отставить, аппетит пропал.

Пока напиток настаивался, Данила позволил себе закурить. Курилось хорошо, и столь же хорошо ни о чем не думалось. Вот воробьи за окном, вот Большая Нева взблескивает. В открытое окно — свежий ветер и голоса дворников, громко обсуждающих ночное событие. Хорошо… В смысле — никак.