Отец Максимиан присел в кресло у окна.

— Александра Петровна, прошу вас, называйте меня не святым отцом, а отцом Максимианом, или просто Василий Львович. В ваших устах слово «святой» звучит так, что я себя ощущаю самым последним грешником.

— Отец Максимиан? Ра-аскошное имя себе отхватили, святой отец. Это ж как перевести? Отец Великий? А вы себе цену знаете, великий отец. Теперь я вижу — у вас к Голубцову нездоровый интерес.

— Помилуйте, Александра Петровна.

«Экая стерва, прости господи».

— Помиловать? Да вы меня сперва помилуйте. А ведь вы меня стервой еще не видели. Может, желаете?

— Ну-у… так мы ни до чего не доберемся.

— В самом деле. Это вы правильно говорите, святой отец. Так что, вы говорите, там у них творится? Бесовщина?

— Да, несомненная.

— Это он вам так сказал?

— Не совсем. Но то, что я услышал от него и еще одного человека, профессора Тыщенко, приводит к такому выводу. Странная, страшная обстановка там. Но я вижу, что и здесь не лучше.

— Если вы это не про меня, а о спальне, то это его так сотрудники погубить хотели. А зачем он им? Он там у них никто.

«А тебе зачем, стерва? — Максимиан поймал себя на мысли, что хочет припечатать этой самой стерве крестом по голове. — Эк меня бесы».

— А мне, может, он надобен, потому что я и есть стерва, великий отец, — Александра Петровна посмотрела зло.

Поднялась, и уже она на кухне.

Через несколько минут возникла в гостиной, держа поднос с кофейным набором, поставила его на журнальный столик.

— Вы как, с сахаром или без?

— Да как желаете, давайте без сахара.

— Значит, без сахара. Берите.

Отец Максимиан взял чашку крепчайшего кофе и пожалел, что не захотел сахара.