Он вспомнил пацанов, которых готовил, совсем некстати. Почему-то подумалось, что решать ситуацию здесь будут уже они, их смена. Новое поколение. Эта война будет как Кавказская – делом двух, а то и трех поколений. Дай Бог, чтобы победу увидели хоть внуки…

Казачата. Мальчишки. Он скучал по ним – хоть сам в этом и не признавался. Он так и не обзавелся семьей – был одиноким волком, и они ему стали как семья. Драчливые, взбалмошные – и в то же время чистые, как лист бумаги, на котором еще надо что-то написать. Он помнил их глаза – когда они сидели в степи, у крошечного бездымного костра, на котором кипятили чай, и он рассказывал им то, что нельзя было рассказывать. О специальных операциях, в которых он участвовал. О городах, в которых он побывал. О Бомбее и Пешаваре, о Тегеране и Каире, о Багдаде и Адене. Для них, выросших в приволье казачат, эти города существовали как будто на другой планете. Постоянная удушающая вонь от двигателей, работающих на самодельном бензине, вонь горящих кизяков [104], узкие улицы, обшарпанные дома, острые как нож взгляды, озлобленные или обманчиво равнодушные лица людей, чужая, похожая то ли на тяжелую отрыжку, то ли на карканье ворона речь. Конечно – были и русские города, Багдад, прежде всего, запоминался «Хадека Алшани» [105] – так претенциозно местные называли районы нефтяных небоскребов в самой излучине Тигра – но и там, на ярких и шумных улицах скрывалась незримая опасность. Для русского, тем более для казака, человека вольного – существовать в этой трясине было невозможно. Но он привык к этому, он пропитался этой вонью костров и пота, как местные, – и его нельзя было отличить от местных. Он приводил пацанам фразы на чужом языке, рассказывал об обычаях народов, про которые если кто что и знает – так из новостей, из раздела чрезвычайных происшествий – а они слушали его с горящими глазами. Может, он зря им об этом рассказывал – не дело скитаться по всему миру как…

– Пошел!

Он подпрыгнул, вытянувшись, как в прыжке, и с трудом (стареешь, мать твою, стареешь, казак!) зацепился за край бетонной плиты. В ушах тяжко бухало сердце…

– Пятьдесят пять.

Он начал подтягиваться. Это не так-то просто, если под коленями плита, да и зацепился неплотно.

– Пятьдесят.

Главное не нашуметь – а то счетчик быстро обнулится. Он представлял, как все оно будет – мечущиеся лучи фонариков, короткая очередь…

– Сорок пять…

Ему удалось подтянуться. Перевалиться через забор. Он понял, почему не было технических средств защиты – нельзя было привлекать внимание. Ни у кого на заборе не торчат по краям изоляторы – и тут этого не должно быть. Они полагаются на куда более чуткую и универсальную охрану – глаза уши и опыт опытных, обученных своему делу людей.