– Он многого не знает. Мы договорились на двадцать пять.

– Двадцать пять чего?

– Процентов, разумеется.

Папа поднял брови:

– Отдать двадцать пять процентов ни за что?!

– Нет, мы отдадим ему семьдесят пять процентов. Двадцать пять оставим себе…

– Что?! – вскричал Папа. Как и все Салези, он был не то что скуп, а отвратительно жаден.

Баронесса усмехнулась:

– Не нужно испытывать крепость своего сердца такими переживаниями. Он мало чего знает. Почти ничего. Ноль.

– Откуда ты знаешь. О мой Бог, поверить не могу!

– Я видела. Я попросила его назвать номера счетов и суммы. Ты бы видел его лицо. Он знает только то, что эти деньги существуют, но не знает, сколько и конкретно где. Он почти ничего не знает.

– Так зачем вообще было с ним встречаться?

– Чтобы он отвлекся. На то, на что отвлекаться не стоит. Знаешь, как делается фокус. Рука в белой перчатке отвлекает внимание зрителя, а рука в черной перчатке делает сам фокус.

– Отвлекся на твою грудь? Ты у нас известная фокусница… – Папа взял стакан воды, выпил залпом. – Ты хоть понимаешь, идиотка конченая, что Ватикан – это клубок ядовитых змей и каждый здесь мечтает наложить лапу на эти деньги!

– Торговля шла с десяти процентов.

– Да плевать! Тот же да Сильва, свинья жирная, продастся и за пять. Он ухитряется обворовывать меня даже на еде, на продуктах с моего стола. Он…

Папа внезапно замолчал, на его лице вдруг стала появляться хитрая, не папская улыбка. Улыбка человека, который задумал большую хитрость. Или подлость.

– Впрочем… может быть, твой язычок и принесет сегодня пользу. Я, кажется, догадался, кого он спросит обо всем об этом…

– И кого же?

– Это неважно. Думаю, если все пойдет нормально, мы переиграем игру. Русскому не надо будет убивать Ирлмайера. Мы справимся и сами.