— Знаю, чья это работа. Из психлечебницы два месяца назад сбежал… — И я начал выкладывать данные и описание сумасшедшего.

— Погоди, погоди, — вмешалась Люси, — так и мне он знаком!

— Ещё бы не знаком! С твоей путёвкой его и госпитализировал. За что я, по-твоему, выговорешник огрёб?

Рат покачала головой:

— Надо же, кто бы мог предвидеть. Ну, бормотал он что-то про адские силы, но чтоб так… Кошмар!

Офицер, прервав на минутку доклад, прикрыл ладонью микрофон своей радиостанции:

— Вас благодарит лично начальник полицейского управления, сэр. Поисковые мероприятия уже разворачиваются.

Весьма довольный собой, я взобрался в кабину Патрик, провернув стартёр несколько раз вхолостую, наконец завёлся, вездеход тронулся. Пилот крутил баранку мрачно, время от времени косясь на меня и бормоча что-то себе под нос.

— Чем недоволен, родной? Что ты там шепчешь?

— Шура, а вы уверены, что не виновны во всех этих смертях?

— Боже, я здесь при чём?

— Так вы ж тому ублюдку так старательно весёлую жизнь в дурдоме обеспечивали. Вот с той жизни-то он в бега и ударился…

Глава двадцать первая

Глава двадцать первая

Господи! Ну, у кого мне спросить совета? Растревожил меня Рой, разбередил душу. Волей-неволей мысли то и дело возвращаются к нашему последнему разговору.

Нет, я не герой. Я хочу жить. Хочу вопреки всему. Хочу, несмотря на то, что заведомо знаю — настоящей жизни лишился навсегда. Как бы ни рвалось моё сердце домой, башка холодно просчитывает шансы уцелеть в этом отчаянном предприятии и всякий раз с точностью арифмометра выдаёт неутешительный итог: от нуля они слабо отличаются.

Но ведь не ноль! Моим детям всё равно расти без отца. А вдруг? А если? Ну, всё-таки? Я, наверное, ничего бы не пожалел за возможность ещё раз, открыв калитку, увидеть: бегут по тропинке меж застарелых кустов сирени две мои дочки и сын с радостным криком: «Папа!» — и, повиснув на мне все сразу, вперебой начинают выпаливать последние домашние новости.

А на пороге — жена, тёплая и не причёсанная со сна, улыбается, завязывая поясок халатика. Открою дверь, и кот спрыгнет с печки, подойдёт, здороваясь. Блеснёт снизу вверх колдовским зелёным золотом глаз, без разбега, с места, взлетит ко мне на плечо, мягко потрётся щекой о щёку.

И самовар уже фырчит, закипая, моя любимая чашка ждёт на столе…

За это всё можно отдать. Всё, кроме жизни. Шура, говорю себе, жизнью ты и так рискуешь, порой не раз на дню. За что? За двадцать пять процентов надбавки к зарплате? Стоят они того? А такая возможность — стоит.