Ах да, день кончился, но какой же ужасный день.
Глава XXIV «Рожденный ползать» брат «Рожденного летать»
Глава XXIV
«Рожденный ползать» брат «Рожденного летать»
И начинается день, который еще хуже предыдущего для меня, почему? Я отлично понимаю, что профукал взвод наших бойцов, моих братьев, и грош мне как командиру. Кроме того, я понятия не имею, где я нахожусь и что мне делать, я, конечно, могу теоретически вернуться к нашей базе. Но как я там посмотрю в глаза бойцам, я командир, капитан целый и вернусь без ребят, но сам в целости и сохранности.
Все! Кранты и позор мне!. И теперь единственный выход для меня – это попытатся умереть, забрав с собой на тот свет побольше гитлеровцев. Увы, но и на этом пути меня ждет колоссальная засада. Почему? Да потому что я ведь бессмертен, являюсь реальным представителем нереального класса «деньсурковцев». Эдакий среднеазиатский новоявленный Дункан Маклауд[310] (он же «Горец»), я могу убить кого угодно, а меня – фигвам, меня не убить. И напрашивается вывод: я должен направо-налево мочить гитлерюг. Но с ного-руко-башко-носо-машествами я не особо дружу, зато любого терминатора легко можно было пристрелить, а меня пристрелить – это все равно что Волгу выпить, причем насухо. Или нет, чисто теоретически высушить реку, конечно, можно, а вот меня убить – нет!
И иду я инстинктивно – куда-то вперед, тем более что в лесу ориентироваться я не умею. В степи, в горах – без проблем (я там вырос), но лес для меня – темный лес (успокойтесь, языковые пуристы, это спецтавтология, каламбур). Натыкаюсь на немецкую цепь, фрицы старательно прочесывают лес, ищут меня. Их в немецком фельдграу видней, чем меня в хаки, тем более моя форма в пятнах, практически маскхалат. Теплится надежда, что ищут не только меня, может, еще не всех наших убили. Что-то командует офицер, и меня окружают. Живым взять хотят – ага, щас! Немчиков всего около отделения. Затвор у меня передернут давно, палец на спуске, и, когда немцы уже в пятидесяти метрах, даю длиннющую очередь от пуза. Немцы дружно падают, льщу себя надеждой, что не все от страха, должны бы и от пуль, полтинник метров от «МП» не спасает.
Они лежа начинают переговариваться, кто-то стонет (задел все-таки тварюгу, так те и надо!), а я встаю с земли, чего я разлегся-то, я ж Маклауд, и броском подбираюсь к немцам, по пути вытащив гранату и выдернув из нее чеку. Испугавшиеся немцы палят в меня, и один все-таки влепил пулю в меня, в левую часть груди. Падаю, умираю… БАБАХ! И я снова жив, небесный оператор отмотал пленку назад. Теперь беру на полшага правей, чтобы та пуля опять меня не убила. Немчура, как бешеная, пуляет в меня свинцом почем зря, пули свистят мимо, а я запузыриваю мини-ананас «лимонки» в гущу немчуры с криком старшины Васкова из повести Васильева[311]: