Виктор молча кивнул. С солью в оккупации была просто беда. За килограмм соли давали мешок картошки, за три — муки. Саломатин под угрозой расстрела запрещал бригаде отбирать у населения продукты, поэтому бойцы жили впроголодь. За соль можно было выменять все, но с Большой земли ее не возили, Сталин запретил[4].

— Пойдем в баню! — предложил Саломатин. — Истопили давно…

Парились они долго и всласть. Когда вернулись в избу, там ждал Ильин.

— Следующей ночью с Большой земли будет самолет! — сообщил он и посмотрел на Крайнева. — Тебе велели ждать и в N пока не возвращаться!

— Не больно-то хотелось! — сказал Виктор, зевая. — Видеть эти рожи тевтонские…

Ночевать Крайневу определили в штабной избе. Хозяев ее временно отселили к родственникам, Виктор остался один. Он не стал раздеваться, терпеливо дождался полуночи и жадно вдохнул воздух. Запахло прелью, и он оказался в Москве. Гаркавин немедленно набросился с вопросами, но Крайнев сослался на усталость и пообещал назавтра представить подробный отчет. Его переодели и отвезли домой. Настя этой ночью дежурила, и Виктор, смертельно уставший, завалился спать. Проснулся он днем. Кто-то невидимый нежно целовал его в губы, щеки, шею…

— Настенька! — засмеялся Крайнев. — Милая! Я так по тебе скучал!

— Попробовал бы сказать, что нет! — хмыкнула Настя, скользнув под одеяло. — Сейчас проверим…

— Папу видел? — спросила она, когда Крайнев угомонился.

— Нет. Мы далеко от тех мест.

— Что там?

— Война…

— Под пули не лез?

— Не довелось.

— Врешь, наверное, — сказала Настя. — На душе тревожно было.

— Я тоже переживал, — сказал Крайнев. — За тебя.

— Суток не прошло, как расстались! — сказала Настя. — Забыл?

— Никто не заходил, не звонил, не писал?

— По электронной почте пришло письмо от Ефима Гольдмана. Откуда он знает твой адрес?

— Был на визитке, — сказал Крайнев, приподымаясь. — Оставлял ее Соне.