– У тебя на них свои виды?
– У тебя на них свои виды?
– Нет никаких видов.
– Нет никаких видов.
– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?
– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?
– Нет, наверно, они умрут, но жертвоприношением это не будет.
– Нет, наверно, они умрут, но жертвоприношением это не будет.
– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.
– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.
– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.
– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.
– На войне неверующих не бывает.
– На войне неверующих не бывает.
До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер, готовясь к очередной волне стужи, что скует тело, но губы, поцеловавшие щеку, были просто холодные. Она усмехнулась, еще раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.
До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер, готовясь к очередной волне стужи, что скует тело, но губы, поцеловавшие щеку, были просто холодные. Она усмехнулась, еще раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.
Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, все плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.
Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, все плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.
Дзынь-нь-нь!
Дзынь-нь-нь!